Ричард Длинные Руки - эрцфюрст - Гай Юлий Орловский

В последний миг она вздрогнула, чуть-чуть отстранилась и произнесла слабым голосом:

— Мне нужно проверить, как укрепили с другой стороны села… Не провожай, я сама.

Я бессильно смотрел ей вслед, а она, чувствуя мой взгляд, сутулилась и удалялась несвойственной ей суетливой походкой и частыми мелкими шажками.

Снова я подстерег ее только через час, она несла мешок с овечьей шерстью. Я бросился наперерез, а она, завидев меня, мгновение смотрела в упор, потом резко повернулась и пошла быстро в сторону.

Я догнал быстрыми шагами, она не остановилась, только пошла еще быстрее, не поднимая головы и глядя упрямо в землю.

— Ассита, — сказал я, — нужно поговорить…

Она не ответила, продолжала идти, глядя в землю и прижимая к животу мешок.

— Ассита, — сказал я, — да остановись же…

Она покачала головой и, не поднимая ее, продолжала идти. Я пытался придержать ее, но она не остановилась, и все так же держала голову опущенной.

— Что с тобой? — спросил я.

— Ты знаешь, — ответила она глухо.

— Ничего я не знаю, — сказал я. — Погоди!

— Мне надо отнести…

Я ухватил ее за талию, остановил и повернул к себе. Она крепче прижала к себе мешок, словно воздвигая барьер между нами.

— Ассита, — сказал я страстно. — Я не знаю, что со мной творится, но я не могу жить без тебя. Я не могу дышать без тебя, я не могу ни о чем думать, кроме как о тебе… Я всегда вижу тебя перед глазами!

Она все старалась опустить голову, я взял ее за подбородок и поднял, глаза ее, серьезные и наполненные болью, взглянули на меня с укором.

— Так нельзя…

— Почему? — спросил я. — Мы свободные люди!

— Нет, — отрезала она. — Мы живем в обществе.

— Но мы не нарушаем его законов!

— Разве? — спросила она. — Мой муж погиб всего месяц тому. Я должна быть в трауре, но на мне все племя, я должна заниматься им… И я никак не должна…

Она умолкла, я сказал ласково, но настойчиво:

— Не должна, но можешь. Жизнь продолжается. Надо жить. Твой муж хотел бы, чтобы ты снова вышла замуж и была счастливой!

Она вздрогнула, посмотрела на меня чуточку дико.

— Разве?

— Разве он не любил тебя? — спросил я. — Разве не желал тебе счастья?

— Да, но…

Я сказал настойчиво:

— Ты должна жить в этом мире, а не в прошлом.

Она прошептала:

— Я и так… я не должна к тебе чувствовать того, что у меня теперь в сердце. Это слишком… слишком рано.

Я сказал терпеливо:

— Разве я тороплю? Просто не отвергай меня сейчас.

— Я отвергаю не тебя.

— А что?

Она ответила слабо:

— Все это… нахлынувшее. Моему племени нужно думать о том, как выжить! В первую очередь об этом должна думать я, потому что мы правили вместе с мужем. Но сейчас у меня в голове сумбур, а в душе буря…

— Главное, — произнес я тихо, — не будем прятать то, что в наших душах, друг от друга. Я помогу разобраться с тем разбойником, а потом заберу тебя и детей в Геннегау, это самый красивый город на свете.

Она счастливо заулыбалась.

— Правда?.. Но, погоди, как я оставлю племя? Они все рассчитывают на меня. Мы с мужем вдвоем держали на своих плечах здесь все, а теперь это на мне…

Я медленно взял из ее рук мешок, он легкий, словно наполнен воздухом, бросил рядом на землю. Ассита подняла лицо, глаза очень серьезные, я наклонился к ней, она не убрала губы, напротив, подалась мне навстречу.

Наши губы соприкоснулись.

Бобик лежит на спине, а обе дочурки Асситы с визгом нападают на него, уверенные, что это они завалили такое огромное чудовище. Младшая в азарте даже укусила его за бок, Бобик только лениво сощурился, а старшая уселась на его живот и хваталась крохотными лапками за толстое горло, требуя, чтобы он признал себя побежденным и сдался на их милость.

Я показал ему жестом: играй, играй, я чуть проедусь вокруг деревни, чтобы поглядеть, откуда нападают разбойники, и тут же вернусь. Он недовольно фыркнул, но остался в той же блаженной позе побежденного дракона.

С собой я прихватил меч и лук, без них как бы и не мужчина в этом мире, арбогастр понес с удовольствием, взбрыкивая и гордо потряхивая роскошной гривой.

Я объехал село с обеих сторон, впечатление нерадостное: крестьяне оборону никогда не смогут организовать, их село протянулось в две линии вдоль дороги, и бесполезно ставить рогатки на въезде или выезде, если можно атаковать прямо со стороны огородов.

Когда собрался возвращаться, заметил вдали группу всадников, кони у всех не очень-то, однако половина в кожаных доспехах, а еще там поблескивают холодные искорки, так дает знать о себе металл.

— Зайчик, — сказал я, — легким галопом… Не драться, понял?

Он покосился с удивлением, чувствует, что мне те люди не нравятся, однако всхрапнул и помчался бодрым галопом.

Они повернулись в седлах и рассматривают меня с настороженным любопытством. Здесь, похоже, крестьяне используют коней только для пахоты да еще запрягают в телеги, а кто верхом, тот как бы уже и не простой работник.

Только двое выглядят настоящими бойцами, у одного даже шрам на щеке, остальные довольно хилые, но стараются выглядеть ужасными и грозными.

Я сказал дружелюбно:

— Приветствую людей войны!

Их вожак оглядел меня недружелюбно, лидеры особенно не любят встречать тех, кто выше и вообще крупнее, это выглядит с их точки зрения как оскорбление и вызов их власти.

— И тебя тоже, — сказал он холодно. — Работу ищешь? Поступить на службу хочешь?

— Да пока не особенно, — ответил я. — Я как бы странствующий рыцарь.

Он поморщился.

— Еще один бездельник…

Я сказал вежливо:

— Я же сказал, странствующий рыцарь.

Он сказал, повышая голос:

— Я же сказал, бездельник! Да еще и дурак. Служить не хочешь, работать не хочешь. А чего скитаешься? Воруешь?

— Зачем? — ответил я мирно. — Я высматриваю наглых дураков, которым нужно указать их место.

Всадники начали хмуриться и делать угрожающие движения, кто хватается за меч, кто поправляет щит, кто просто сдвигает брови и смотрит тупым бараньим взглядом, словно вот-вот ринется бодаться.

Вожак побагровел, раздулся, как жаба на болоте, что пугает своим видом цаплю.

— Ты что сказал?