Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания - Федор Головкин

За мною уже обеспечено кресло у графини д’Альбани; оно стоит отдельно от других, против маленького столика, рядом с ее креслом. Она меня приняла со словами: «Какое мы сделали хорошее приобретение!» А затем следовали общие воспоминания…

Остановимся теперь на некоторых подробностях, касающихся лиц и событий. Русский посланник[290] умен и приятен в обращении, но он большею частью бывает болен, а страшный беспорядок в его личных делах налагает на него отпечаток меланхолии и грусти, которых он не может скрыть. Его образ жизни лишен здравого смысла. По вторникам и субботам у него бывает весь город, и вечера заканчиваются балом или спектаклем. По поводу каждого придворного события он устраивает праздник, из коих последний ему стоил тысячу червонцев. При таком образе жизни он задолжал Шнейдеру за свою квартиру и во все время своего пребывания во Флоренции берет в долг картины, гравюры, разные камни и пр. Его жена скорее некрасива, чем красива, но она романически настроена, не мажется, в моде, хорошо играет трагедию и горюет о своем первом муже, покойном графе Тизенгаузене[291], этой немецкой дылде, а также о своем славном старике-отце Кутузове. Она не может на меня глядеть, потому что мои изящные манеры напоминают ей этого героя, о котором она не перестает думать и гордиться, что она его дочь. Словом, все в этом открытом доме преувеличено, хотя и вполне прилично. У них есть дочь от первого брака — ей пятнадцать лет — она хорошо сложена, весела, желает нравиться и является самым лучшим украшением гостиной. Любительские спектакли, которые меня здесь преследуют, — своеобразны; дают хорошую или плохую пьесу, в которой играют княгиня Суворова, графиня Тизингаузен, г. Фонтенэ от французской миссии и несколько других, еще похуже. Их окружает все одна и та же рамка: толстый князь Шаховской[292], помощник директора французского театра в Петербурге, садится за стол, как будто для того чтобы образовать труппу. Г-жа Хитрово поочередно должна изображать то г-жу Жорж, то г-жу Дюшэнуа[293], и после впечатления, которое она производит своим талантом, публике приходится не меньше удивляться переменам ее костюмов для каждой сцены, а также силе ее легких…

Другого рода спектакль, где присутствую в ложе, дается здесь в доме обер-камергера Нарышкина, которого, по случаю его роскошного образа жизни и его огромных расходов, величают здесь князем и светлостью. У него большой дворец близ Перголы, маленький дворец на Арно и для отдыха чудная дача близ Фиезолы. Управляющим у него состоит какой-то немецкий барон, секретарями служат три кавалера с орденами в петлицах; одному художнику, состоящему на жалованьи, поручено наблюдать специально за покупками; его супругу сопровождают две дамы; наконец, большая свита ливрейной прислуги и лошадей, о которых нигде не имеют понятия. Мне все это показали в городе и на даче, и я хочу с Вами поделиться моими впечатлениями.

Первый обед был дан специально для меня, но нас было в гостиной тринадцать человек. В четыре часа было доложено, что обед подан, и меня поместили между хозяином и хозяйкой. Княгиня Суворова, дочь Нарышкина[294], была единственная дама, которая могла сесть с нами без особого приглашения. Пять минут спустя, когда подали суп, сам Нарышкин провозгласил имена тех из присутствующих, которые удостоились сесть за наш стол, остальным же пришлось обедать за другим столом. Подавали три различных обеда, по-русски, по-французски и по-итальянски, с неимоверным изобилием напитков, цветов и фруктов. В то время как мы сидели за столом, нам были представлены художники; они целовали руку у хозяина и подносили ему свои произведения, а за это свертки, по 30 цехинов каждый, переходили из рук казначея в их руки.

Но не то еще нам пришлось видеть на даче, несколько дней спустя. Нас пригласили к трем часам: г-ж Луниных[295], моих соседок, адмирала Чичагова, нескольких итальянцев и меня. На террасе, вблизи гостиной, были размещены сорок музыкантов, игра которых привлекла всех окрестных жителей, бросивших свои сельские работы, чтобы послушать музыку. Но все это казалось мне лишь живописным украшением дивного местоположения и прелестного дня. Когда мы садились за стол, был соблюден тот же этикет, как в городе, и за вторым столом пришлось сидеть лицам, которые вполне могли рассчитывать на место за нашим столом. Сервировка изобиловала деликатесами и редкостями всех стран. Наконец, когда встали из-за стола, нас пригласили на большую террасу, где все было приготовлено к нашему восхищению — вы думаете, красотами прелестнейшей в мире природы? — отнюдь нет! — чтобы мы восхищались фокусами знаменитого фигляра! Наступала ночь и этот молодец хотел нам как раз показать свои лучшие номера, как было доложено о начале фейерверка, и сколько он ни протестовал, на него не обратили внимания и перешли на другую террасу, где уже собралась масса зрителей, целые монастыри и деревни. Когда фейерверк кончился, Нарышкина три раза поклонилась своим гостям и все отправились в экипажах на Перголу. Я был так пресыщен удовольствиями, что не имел никакого желания слушать новую музыку, сочиненную на «Севильского Цирюльника», это мастерское произведение Паизьелло[296].

Но вернемся к этой квинт-эссенции России, к этому Востоку, перевезенному в шести берлинах на Запад — к семейству Луниных. Барышня со мною немного кокетничает, но в общем это люди довольно благородные, довольно богатые и довольно воспитанные. Так как сам г. Лунин слишком глуп, чтобы добиться какой-нибудь славы, то они прилагают все старания, чтобы раскритиковать какую-нибудь знаменитость или чью-нибудь репутацию. Обе дамы до того безобразны что могут обратить в бегство кого угодно, но у дочери, может быть, один из лучших голосов Европы, а мать до того окружает себя цветами и алебастровыми вазами, что вместе с ними тоже представляет нечто в роде волшебной сказки.

Вчера мы присутствовали на прелестнейшем концерте: Инфантина, знаменитый Маргелли, графиня Аппони и г-жа Эйнар, которая, несмотря на свою ограниченность, вела себя прекрасно. Вы увидите из письма к Вашей матушке, какую роль она и ее муж здесь играют. Общество было избранное и опять-таки преобладали русские. Здесь еще ожидают Кочубеев, Паниных, и др. Я со своим умеренным характером удовольствовался бы теми, которых я застал здесь. Когда я хочу отдохнуть от всех этих величий, я удаляюсь к Толстым. Они устроились на окраинах Флоренции, под самыми пушками цитадели, в глубине роскошного сада, откуда, видны все окрестности. Их домом управляет Веле, мой бывший дворецкий. Графиня живет там со своим сыном. У них можно найти простой и вкусный стол, разумную беседу, и я могу там обедать каждый день. Графиня все еще очень хороша собою, а ее сын, в возрасте тринадцати лет, красив, как картинка[297]. Как будто для контраста, они держат у себя очень безобразную, но забавную обезьяну.