Мобилизованная нация. Германия 1939–1945 - Николас Старгардт

Немецкая военная полиция регулярно проверяла железнодорожные станции в поисках дезертиров, и в ходе дальнейшего продвижения на запад обер-ефрейтор Брандгубер дважды натыкался на немецкие военные патрули – в Брест-Литовске и Варшаве. Всякий раз офицеров, несмотря на отсутствие у него полагающегося снаряжения, удавалось убедить, что бывалый и свойский на вид ветеран кампаний просто отстал от своей части. Они не задерживали его до выяснения, а лишь громовыми голосами отдавали приказ без промедления спешить в Орел, в состав 45-й пехотной дивизии. Как только патруль скрывался с глаз, Брандгубер преспокойно продолжал путь в западном направлении. В Бресте он двумя упаковками табака подкупил водителя тягача и доехал на его машине до Варшавы. Там, едва избежав вторичного ареста, беглец заметил на путях пассажирский поезд до Вены, сел в него и добрался до Блуденца и Букса. 27 февраля, ровно через десять суток после начала путешествия, Брандгубер пересек швейцарскую границу, проделав на пути от Александровки 3000 километров и съев в пути 3 кг хлеба.

Антон Брандгубер был одновременно опытным солдатом и самым невоенным человеком на свете. Допрашивавшим его швейцарским офицерам он объяснил свои мотивы с лаконичностью, достойной бравого солдата Швейка: «Мне все это показалось просто слишком глупым». Он не грезил карьерным ростом в вермахте; в начале 1942 г. Брандгубер всерьез беспокоился о перспективах в случае победы немцев. Его не привлекала возможность сделаться управляющим большим колхозом в России, служить в оккупационных войсках тоже не хотелось. Не возникло у него и сильной привязанности к сослуживцам. Он предпочел бы вернуть все на круги своя – жить в родовом хуторе в Лаа-ан-дер-Тайя в Нижней Австрии, где его ждали три лошади, семь коров, дюжина свиней и 8 гектаров земли. Там Брандгубер вырос, там же летом 2001 г. и проживал этот 87-летний старик, по-прежнему такой же замкнутый и необщительный. Через пятьдесят девять лет у него так и не нашлось других объяснений своего дезертирства помимо названных швейцарским военным. Приехавшему брать у него интервью молодому немецкому историку он ответил почти то же самое: «Мне все это перестало нравиться»[449].

В заявлениях военных и в нацистской пропаганде дезертиры неизменно выставлялись как предатели и трусы, негодяи, которые бросили и подвели собственных товарищей, эгоистично и подло подрывая их попытки держать фронт. Особенно примечателен в случае Антона Брандгубера тот момент, что он даже и не пытался обелить себя перед лицом подобных обвинений. Скорее напротив, он прямо признавался – сбежал именно из-за нежелания быть солдатом и отвращения к происходившему на Восточном фронте в феврале 1942 г. Как и других, его совершенно выбивала из колеи звериная жестокость войны, опустошавшей белорусские и русские города и села, не оставлявшей шанса на жизнь евреям – все это он слишком часто и слишком близко видел на пути к Орлу. Другие немецкие дезертиры рассказывали на допросах швейцарским офицерам истории, оправдывавшие свое бегство конфликтами с военным начальством или риском предстать перед трибуналом по необоснованному обвинению, и практически все старательно возражали против того, что дезертировали как эгоистичные трусы, упирая на прошлые заслуги и героическую преданность сослуживцам. Брандгубер выделяется из общего фона, поскольку ничего подобного не говорил, рассказывая историю, в которой отсутствовали малейшие следы нацистской и германской милитаристской пропаганды. Если другой подобный ему католик из крестьянской среды, фермерский сын Альберт Йос, изливал на страницы дневника сентенции о патриотическом долге, товариществе и жертвенности, на Антона Брандгубера эмоциональные призывы такого рода никак не действовали. Он выделяется даже из рядов по-своему уникальных немецких дезертиров тем, что оказался полностью безразличным к ценностям своего поколения.

Сбежать с фронта для солдата представлялось делом крайне сложным. Близость немецких и советских окопов подталкивала стороны к использованию мегафонов для склонения неприятеля к дезертирству. Бросать позиции немцев убеждали всевозможными способами от идеалистических призывов проявить международную солидарность рабочего класса до материальных обещаний достойного питания. Бегство сулило много опасностей, но возможность оставалась: коль скоро небольшие разведывательные группы регулярно отправлялись в ночные дозоры, у солдат наличествовал шанс улизнуть и попасть в плен к подобному же отряду на стороне противника. Однако в германских частях постоянно звучали рассказы очевидцев об обнаружении изувеченных трупов пытавшихся сдаться врагу немецких солдат, что с одной стороны заставляло дважды подумать, прежде чем отважиться на такой шаг, а с другой – оправдывало убийство советских военнопленных. Единственная реальная перспектива смыться и не попасть из огня в полымя открывалась при выборе противоположного направления, но путешествие на запад через немецкие тылы по автомобильным и железным дорогам оказывалось очень непростым предприятием с огромным риском попасться собственным патрулям. По всей вероятности, из-за редкости дезертирства немецких солдат в западном направлении патрули военной полиции, останавливавшие Брандгубера в Бресте и Варшаве, были склонны верить, что он просто случайно отстал от части[450].

Во время войны несколько сотен немецких дезертиров сумели благополучно пересечь швейцарскую границу, после чего, как и Брандгубер, подвергались допросу и интернировались швейцарскими властями. Ввиду высокой опасности предстать перед немецким военным трибуналом, солдаты охотно рассказывали швейцарцам байки о своем героическом прошлом, от чего воздержался Брандгубер, но не Герхард Шульц, сбежавший из части в Ле-Крёзо и 15 марта 1942 г. перешедший швейцарскую границу около Сен-Жингольфа на Женевском озере. Он буквально заворожил швейцарских офицеров эпической сагой своего бегства, героизма на Восточном фронте и разочарования в нацизме: живо описывал расстрелы эсэсовцами военнопленных, рассказывал об участии солдат в постановочных шоу по ловле партизан перед камерами пропагандистов для документальных фильмов. Однако подлинный гнев вызывали у него свои офицеры. Они питались сытнее солдат и «всегда придерживали лучшие куски для себя». Шульц знал об этом не понаслышке. Как отвечавший за провизию унтер-офицер, он делал все от него зависящее для доставки пайков на передовую. Парень нарисовал потрясающую картину – его описание штурмов бетонных дотов до такой степени впечатлило проводивших допрос офицеров, что полученные данные довели даже до сведения инструкторов по военной подготовке в Швейцарии[451].

Все рассказы являлись, однако, плодом неуемной фантазии молодого человека. В свои девятнадцать лет Шульц никогда не носил звания унтер-офицера, как не переживал и зимы на Восточном фронте. В действительности его отправили на запад еще в конце августа 1941 г. из-за желудочно-кишечной инфекции, а в бега он подался из-за нежелания возвращаться на Восточный фронт. Швейцарцы решили сделать Герхарда Шульца своим агентом. Снабдив дезертира новыми документами и формой военнослужащего вермахта, они летом 1942 г. отправили его обратно в Германию с заданием собирать разведданные о немецких ПВО около границы. Тут Шульц выкинул коленце почище – вновь переметнулся, на этот раз к немецким военным.