Разведка. «Иван» наоборот: взаимодействие спецслужб Москвы и Лондона в 1942—1944 гг. - Сергей Брилёв

Но, во-первых, наши друзья в Северной Осетии так и не смогли обнаружить ни одного упоминания Хуана Руиса в документах того рудного комбината, вполне аккуратно сохранившихся в госархиве Республики Северная Осетия – Алания[1011]. Во-вторых, 1943 г., на который, по свидетельству Хуана, приходится его попадание в ряды Красной армии, – это как раз время проведения операции «Оранж»! Но сам же Хуан так рассказывал о своей службе в советских Вооружённых силах:

«С января по август 1943 г. в составе отряда курсантов Высшей оперативной школы особого назначения я принимал участие в боях против немцев в районе городов Поти, Сочи, Краснодар (Кавказ). С августа 1943 г. по февраль 1945 г. проходил службу в войсках НКГБ. С января по май 1944 г. действовал в тылу немецких войск в Крыму, а с июля по сентябрь того же года – в Белоруссии. В феврале 1945 г. был направлен в Москву и здесь же демобилизован»[1012]. В своей более поздней автобиографии он писал (орфография сохранена): «Был направлен в особое школа (Вышее школа оперативно назначение) в город Москва. После окончания школа был направлен в тыл врага к партизанам в Крыму, как инструктор по заминирован. Принимал участие за оборону Москвы и оборону Кавказа». Почему такие несоответствия? Как всё это понимать?!

Ещё на раннем этапе мы получили важное уточнение из ADAR – барселонской Ассоциации республиканской авиации, в которую когда-то входили сами ветераны республиканских ВВС, а сегодня – их потомки. Президент Ассоциации, Акилино Мата, пишет: «Из примерно ста курсантов 4-го набора авиашколы в Кировабаде, изъявивших желание остаться в СССР, 44 были отобраны для развед– и политического обучения в спецшколе наркомата обороны неподалёку от Москвы»[1013]. Сам Хуан оконченное им учебное заведение называет, как мы видели, «Высшей оперативной школой особого назначения». Полностью оно называлось так: Высшая оперативная школа особого назначения (ВОШОН) при Центральном штабе партизанского движения (ЦШПД). А теперь наберитесь терпения, ибо нам предстоит погрузиться в документы. Итак, ЦШПД был образован постановлением Ставки Верховного Главнокомандования от 30 мая 1942 г. А в реализацию этого постановления 16 июня того же года был издан соответствующий приказ Наркомата обороны за № 00125. Именно такой номер, 00125, имела воинская часть, которой являлась та самая ВОШОН.

Мы, может, и утомили читателя некоторыми информационными подробностями, но вникали мы в них осознанно.

Получается, что учили Хуана на разведчика, конечно, в армейской школе, но воевал он потом в составе войск НГКБ. То есть теперь мы уже можем утверждать, что он имел как минимум опосредованное отношение к спецслужбам: ведь в НКГБ входила и разведка, которая непосредственно осуществляла схему «Ледоруб» в сотрудничестве с SOE.

Кстати, президент барселонской ADAR Акилино Мата, первым обозначивший нам характер разведывательного образования Хуана Руиса, оказался прав: до декабря 1942 г. ВОШОН при ЦШПД при СГК действительно была расквартирована под Москвой, в Быкове[1014]. Но позже дислоцировалась в Туапсе[1015], на Кавказе, где курсантам предстояли и учёба, и бои. Хуану ещё повезло – он остался в живых, а многие другие курсанты-испанцы в тех боях погибли[1016]. После Кавказа его ждали, как мы помним, Крым и Белоруссия. Но всё-таки: почему у него при обыске нашли и французскую купюру 1941 г. выпуска?! Где и как он мог получить её, не оказавшись в Западной Европе?

На первый взгляд, на этот вопрос есть ответ, не предполагающий всенепременного выезда Хуана в Западную Европу во время войны. На допросе он признался, что состоял в переписке с проживавшей во французском городе Альби (департамент Тарн) родной тётей Анной Бельмонтэ, которая передавала письма: ему – от остававшихся в Испании его матери и брата, а им – от него[1017]. Правда, на период войны связь с тётей была потеряна. Но это не мешало ей прислать ему купюру после войны. Кстати, именно от тётки уже в мирное время Хуан получил, как это названо в советской документации, «гарантийное удостоверение на обеспечение работой во Франции»[1018]. На основании этого письма от работодателя консульство Франции в Москве выписало ему французский проездной документ, и Хуан ещё не смог конвертировать его в советскую выездную визу, из-за чего и стал соавтором «письма трёхсот испанцев», за которым последовал арест. Но уж если он получал от тётки письма с документами, то почему ей было не вложить в одно из таких писем и купюру? Всё так. И… Опять не так! Его пребывание в годы Великой Отечественной войны под Сочи, Поти и Краснодаром подтверждается наличием у него медали «За оборону Кавказа» (в следственном деле МГБ даже указан её номер – 025855)[1019]. Ещё в деле наличествует справка (действительная по 5 мая 1944 г.) из НКГБ Крымской АССР о том, что Хуан находится там на службе[1020]. При обыске у него из наград обнаружены только медали («За Победу над Германией» и «Партизану Отечественной войны» II степени). Пусть будет так. Но почему же во время допроса и в прошениях из лагеря Хрущёву и Булганину он пишет и о своих орденах?![1021] Сказалось слабое знание русского языка (испанское слово «награда» звучит как «condecoración», что несколько созвучно русскому «орден»)? Или были ещё какие-то подвиги / операции, отмеченные именно орденами, просто говорить о них Хуан не мог, находясь, например, под подпиской о неразглашении сведений по линии разведки, служа в которой он мог и сам привезти из-за границы французскую купюру образца 1941 г.? Кстати, и с медалями его всё не так просто.