Лиля Брик: Её Лиличество на фоне Люциферова века - Алиса Ганиева

То, что произошло на следующий день, 14 апреля, всем известно. Нора была у Маяковского утром, но на 11 часов у нее была назначена важная репетиция, которую нельзя было пропустить. Маяковский же требовал, чтобы она не шла на репетицию, отказалась от театра, от мужа, запирал ее в комнате — в общем, вел себя, как какой-нибудь патриархальный бей. Нора же отвечала, что уйти от Яншина не объяснившись — непорядочно, что она поговорит с ним и вечером переедет к Маяковскому с вещами, но что театр, конечно, не бросит.

Как-то раз я разговаривала об этой трагедии с режиссером-документалистом Виталием Манским. Манский сказал, что в молодости снимал Полонскую для одного проекта и что она призналась ему не на камеру, что вся их последняя ссора с поэтом крутилась главным образом вокруг интимной близости. Поэт настаивал, чтобы возлюбленная отдалась ему на месте, а та не хотела, выворачивалась из рук, не могла переломить себя.

Как бы то ни было, кончилось тем, что Маяковский занервничал, достал что-то из письменного стола — «я услышала шелест бумаги, но ничего не видела, так как он загораживал собой письменный стол»[379] — потом неожиданно поцеловал Нору, совершенно спокойно попрощался с ней и дал денег на такси. Пройдя несколько шагов, она услышала выстрел. Бросившись назад, увидела на полу мертвого Маяковского, рядом — маузер. Началась паника, сбежались соседи, Нора выскочила встречать бесполезную уже «скорую помощь», мгновенно соткались из воздуха гэпэушники, начался допрос свидетелей… Эту хрестоматийную историю мы знаем со школы.

В этот день Лиля с Осипом приплыли из Лондона в Амстердам. До парохода ехали в вагоне-ресторане, где ели яйца с ветчиной, овсянку и варенье. Плыли же хотя и в дешевой кабинке, но с комфортом, и совсем не качало. Столица Нидерландов встретила их цветочными коврами, узкими улочками, новыми стеклянными кварталами. Вояжеры пытались даже попасть на бриллиантовую фабрику, но та была закрыта на Пасху. В Амстердаме Брики купили Маяковскому трость и коробку сигар и, прежде чем сесть на берлинский поезд, послали ему открытку с изображением гиацинтов:

«Волосик! До чего здорово тут цветы растут! Настоящие коврики — тюльпаны, гиацинты и нарциссы. Целуем ваши (Маяковского и Бульки. — А. Г.) мордочки. Лиля Ося (две кошечки). За что ни возьмешься, всё голландское — ужасно неприлично!»[380]

Но Волосит кошечкам не ответил. Он был мертв.

Вокруг смерти Маяковского с первой же секунды зароились слухи, догадки, интерпретации. Прошло лишь несколько минут после того, как, лежа на ковре, он в последний раз глядел на ошарашенную Нору и силился поднять голову, а в его комнате-лодочке уже суетились высшие гэпэушные чины. Таинственно было всё: и то, что их никто не вызывал — они материализовались сами собой; и то, что тело, обращенное головой к столу, внезапно оказалось перевернутым головой к двери; и то, что был подменен пистолет; и то, что тело вскрывали дважды и оба раза не по правилам, в отсутствие судебного эксперта. Кстати, второе вскрытие потребовалось из-за слуха о сифилисе, вновь вспыхнувшего из-за газетной некроложной фразы: «Самоубийству предшествовала длительная болезнь…» Имелся в виду, конечно, грипп, но народная молва, как водится, раздула версию венерического заболевания.

Но сначала тело вынесли во двор, где уже собралась любопытствующая толпа, и отнесли на квартиру в Гендриковом переулке, где рыдали друзья — и обруганные, и примирившиеся, где младшая сестра поэта Ольга, потерявшаяся от боли, устроила целый концерт плакальщицы, где в комнате Маяковского в присутствии его бывших коллег из его черепа извлекали мозг, а с лица дважды снимали посмертную маску.

Лиля узнала о смерти поэта лишь на следующий день, в Берлине, приехав в любимый «Кюрфюрстен-отель». В отеле их ждала телеграмма: «Сегодня утром Володя покончил собой». Лиля разозлилась:

«Володик доказал мне какой чудовищный эгоизм — застрелиться. Для себя-то это конечно проще всего. Но ведь я бы всё на свете сделала для Оси, и Володя должен был не стреляться — для меня и Оси»[381].

В полпредстве уже всё, разумеется, знали, и Брикам помогли спешно выехать в Москву. Похороны отсрочили до их возвращения. На границе пару встречал Катанян, который пересказал им предсмертное письмо Маяковского — то самое, написанное еще за два дня до смерти. В письме были слова:

«В том что умираю не вините никого и пожалуйста не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил.

Мама, сестры и товарищи простите — это не способ (другим не советую) но у меня выходов нет.

Лиля — люби меня.

Товарищ правительство моя семья это Лиля Брик, мама, сёстры и Вероника Витольдовна Полонская.

Если ты устроишь им сносную жизнь — спасибо.

Начатые стихи отдайте Брикам — они разберутся.

В литературных кругах все были уверены, что к смерти Маяковского привели причины общественные: «распалась связь времен», «время вывихнуло сустав». Привели литературные провалы, неумение поэта вписаться в ритм гигантской государственной гильотины. Газеты же спешно и хором упирали на личные, романтические мотивы ухода, о том же судачил народ — дескать, стрелялся из-за бабы. Секретный отдел ОГПУ беспрерывно шерстил обстановку: что говорят о смерти поэта? каковы настроения? Все бумаги и переписка, конечно, были изъяты. Особое внимание привлекли письма и фотографии белоэмигрантки Татьяны Яковлевой.

Сама Татьяна узнала о самоубийстве в Варшаве, находясь на четвертом месяце беременности, и была потрясена. Мать Татьяны, живущая в Пензе, волновалась еще пуще, подозревая, что виной всему ее дочь. Но проницательная Яковлева доходчиво объяснила маме, что дело в совокупности многих причин, усугубленной болезнью (гриппуя, Маяковский становился страшно мнительным).

Лиля и Осип наконец приехали из Берлина. «Поезд подошел, — вспоминала Луэлла, к тому времени вышедшая замуж и взявшая фамилию Варшавская, — мы все искали глазами Лилю, она уже стояла на подножке вагона, когда подошел поезд, и быстро сошла на перрон… Мы ее не узнали! Так она изменилась за эти несколько дней. Она сама бросилась к нам»[382].

Сразу с вокзала отправились в Дом писателей, где стоял гроб с телом Маяковского. Младшая сестра поэта Ольга, завидев Лилю, рухнула посреди зала на колени и зычным, похожим на братний, голосом начала декламировать: «Сегодня к новым ногам лягте! / Тебя пою, / накрашенную, / рыжую…» К гробу шли и шли люди, десятки тысяч. Лиля стояла в почетном карауле вместе с друзьями, коллегами, военными, гэпэушниками. «Лиличка часто целовала Володю, — рассказывала Луэлла, — и говорила мне: “Лушенька, подойди поцелуй Володю”»[383]. Выступали Луначарский, рапповцы, бывшие лефовцы. Играл струнный грузинский оркестр. Гроб выносили десять человек, среди них и те, кто громил Маяковского при жизни. Нес гроб и Осип Максимович.