Самгук саги Т.3. Разные описания. Биографии - Ким Бусик

его дом был крайне беден и сам был одет в белые лохмотья, будто перепелками обвешан. Люди того времени называли его “Учитель Белые лохмотья из Восточной деревни”. По примеру древнего Жун Цици[1441] он повсюду бродил с цитрой (кымом) и обо всем мог поведать [игрой] на своей цитре — о радости и гневе, о веселье и горе, о недовольстве делами. [Однажды] в конце года в деревне у соседей рушили рис (зерно), и его жена, заслышав стук песта, сказала: “Все люди имеют зерно и рушат его, лишь у нас ничего. Как же мы перевалим год (будем встречать Новый год)?”. Учитель, вознесясь взглядом к Небу, вздохнул: “Вообще, жизнь и смерть человека зависят от судьбы, Небо распоряжается богатством и знатностью. То, что грядет, не отвратишь, а то, что уходит, не сумеешь догнать. Зачем тебе так сокрушаться? Давай я тебя успокою, сложив песню о звуке пестика!” И тут, /1458/ ударив по [струнам] цитры (кыма), он изобразил стук песта. [Эта песня] распространилась в мире, и ее назвали “Песней ступы”.

Комгун. Был сыном тэса Кумуна и служил смотрителем (саин) дворца Сарян-гун[1442]. Осенью, в восьмом месяце сорок четвертого года эры Конбок[1443], в год чхонхэ (622 г.), иней погубил посевы, а на следующий год весной и летом [стояла] сильная засуха. Наступил голод, и люди продавали детей, чтобы прокормиться. Тогда некоторые саины из дворца украли рис со складов Чханъе[чхан] и разделили его [между собой]. Один только Комгун не взял ничего. Некоторые саины спросили его: “Все люди берут [свою долю риса], а ты один воздерживаешься. Почему? Если тебе кажется, что мало, скажи, и [мы] добавим еще”. Комгун усмехнулся и ответил: “Я записал свое имя вслед за [именем хварана] Кыллана и следую в свите ”Свежего ветра и полной луны”[1444], и если что-то несправедливо, то не тронет моего сердца, даже если сулит выгоду в тысячу золотых!” [Он] сказал так потому, что в то время сын ичхана Тэиля стал хвараном и принял имя Кыллан.

/Когда Комгун отправился в дом хварана, саины втайне сговорились убить его, ибо если этого не сделать, обязательно распространится молва [об их кражах], и вызвали его [к себе]. Комгун понял, что его собираются убить, поэтому, прощаясь, сказал /1459/ хварану: “После сегодняшнего дня мы уже больше не увидимся”. [Кыл]лан спросил, почему, но Комгун не отвечал. Тогда [Кыллан] спросил еще два-три раза, и Комгун вкратце рассказал о причине. [Кыл]лан спросил: “Почему же не рассказать об этом [старшим] чинам?” Комгун ответил: “Мне невыносимо чувствовать, что я, боясь смерти, заставлю людей подвергнуться наказанию”. [Тогда Кыллан спросил:] “Тогда почему бы не скрыться (бежать)?!” [Комгун] ответил: “Они неправы, а я прав, поэтому бежать самому нет оснований. Это недостойно истинного (благородного) мужа!” И он тотчас ушел [на встречу с саинами]. Они приготовили ему вино, втайне настоенное на яде. Комгун знал об этом, но все же заставил себя выпить вино (яд) и умер. Благородные люди говорили: “Комгун умер ни за что. Можно сказать, что для него гора Тайшань была легче лебяжьего пуха (он перепутал важную вещь с чепухой)”[1445].

Ким Сэн. Происходил из простой семьи, его родословная неизвестна. Он родился во второй году эры Цзин-юнь (711 г.). С юных лет он прекрасно владел кистью и всю жизнь ничем другим не занимался. Даже когда ему исполнилось восемьдесят, он без отдыха работал кистью. Он мастерски владел стилями лишу (деловой стиль каллиграфии), синшу и цаошу (два стиля каллиграфической скорописи). И теперь [в Корё], когда находят его работы, ученые передают их [друг другу] как сокровища. /1460/ В годы эры Чун-нин (1102-1106) хакса Хонгван[1446], сопровождая посла по передаче подношений (чинбонса), отправился в Сун[ское государство] и остановился в Бинцзине (Кайфыне, столице Сунской империи).

/Дайчжао (редакторы докладов и прошений на высочайшее имя) Ханьлиньской академии Ян Цю и Ли Гэ по высочайшему указу пришли в Академию и расписывали [каллиграфией] свитки с картинами. Когда Хонгван показал им один свиток с каллиграфией Ким Сэна в стиле синцао (смешанный стиль скорописи — переходный от синшу к цаошу), оба [дайчжао] были страшно поражены и сказали: “Мы и не помышляли сегодня увидеть рукопись Ван Юцзюня!”[1447]. Хонгван возразил: “Это не так. Это написано силласцем по имени Ким Сэн”. Оба, усмехнувшись, отвечали: “Как же в Поднебесной может существовать [такая] прекрасная каллиграфия, не [принадлежащая кисти] Ван Юцзюня?!” Хотя Хонгван несколько раз говорил [им, что это — кисть Ким Сэна], они так до конца и не поверили.

/Был также человек по имени Ё Гыгиль, имевший ранг сиджуна и сисо хакса, чей почерк отличался особой выразительностью в духе шуай-гэна Оуян Сюня[1448]. Хотя [его письмо] не достигало уровня [Ким] Сэна, он обладал блестящим талантом.

Сольго. Он родом из Силла. Вышел из низов, поэтому и нет записей о его роде. С самого рождения он хорошо рисовал. Некогда на стене монастыря Хваннёнса он нарисовал старую сосну. Сам ствол весь в чешуе, а ветви изгибаются чашей. Вороны, /1461/ соколы, ласточки и воробьи, завидев ее издали, летели к ней, а подлетев, замирали и падали камнем [вниз]. [Прошли] годы, краски потемнели. Монахи монастыря подправили [картину] красной и зеленой красками, но птицы уже больше не прилетали. Изображение бодхисаттвы Кваным (будд. Авалокитешвара) в монастыре Пунхванса, что в Кёнджу, а также Юма (будд. Вималакирти) в монастыре Тансокса, что в Чинджу, — все творения его кисти. Люди рассказывают, что они сотворены божеством.

Преданная дочь Чиын. Была дочерью простолюдина *Ёнгвона из [столичного округа] Хангибу. [Она отличалась] необыкновенной почтительностью к родителям. Рано похоронив отца, она одна кормила мать и в 32 года все еще не была замужем. Старательно присматривала за [матушкой], не оставляя ее ни на шаг. Когда же ее нечем было кормить, работала по найму или просила милостыню. Так добывала еду и кормила [мать]. Шли [долгие] дни, а справиться с нищетой так и не смогла. [Тогда она] пришла в богатый дом и предложила продать себя в рабыни, получив за это десять с лишним сок риса. Целыми днями она трудилась в этом доме, а на закате, приготовив еду, возвращалась кормить [мать]. Прошло три-четыре дня, и [как-то] мать сказала дочери: “Прежде еда была простая, но приятная, а нынче еда хоть и хорошая, но по вкусу не такая, как прежде: /1462/ печень и сердце [болят], словно режут ножом. Отчего это?” Тогда дочь поведала ей всю правду. Мать