Жизнь мальчишки - Роберт Рик МакКаммон

Прошло почти полгода с того дня, как все это случилось. Почему ты промолчал, хотя должен был сразу обо всем рассказать шерифу?

— Да… наверно, я должен был так поступить. Я хочу сказать, мне показалось, что я увидел там какого-то человека. На нем было длинное пальто, и он…

— Это точно был мужчина? — перебил меня отец. — Ты разглядел его лицо?

— Нет, сэр.

Отец покачал головой. Желваки на его скулах снова напряглись, на виске пульсировала жилка.

— Господи, зачем мы вообще оказались на этой дороге! Не надо было мне прыгать в озеро за этой машиной! Человек, что покоится сейчас на дне озера, не дает мне покоя ни днем ни ночью!

Отец крепко зажмурился. Когда снова открыл глаза, они были полны слезами и мукой.

— Кори, никто не должен больше видеть этот рассказ, я требую этого! Ты меня понял?

— Но, сэр… я хотел отдать его на конк…

— Нет! Господи, ни в коем случае!

Рука отца сильно стиснула мое плечо.

— Слушай меня внимательно! Все полгода назад началось — тогда же и закончилось. Не нужно опять все вытаскивать наружу!

— Но я написал правду! — чуть не плакал я. — Все так и было.

— Это был дурной сон, — ответил отец. — Ночной кошмар. В городе никто не пропал, шериф это точно выяснил. В полицейские участки округа, да и всего штата не поступали заявления об исчезновении мужчины с татуировкой, которую я видел у утопленника. Ни одна жена или мать не обратилась в полицию с заявлением о пропавшем муже или сыне. Ты понимаешь, что это означает, Кори?

— Нет, сэр, — признался я.

— Это означает, что человека, утонувшего в озере Саксон, никогда не существовало, — объяснил мне отец хриплым, срывающимся голосом. — Никто его не ищет, никому нет дела, что с ним случилось. Перед смертью он был так сильно избит, что и на человека-то едва стал похож. И покоится он на дне озера, а не на кладбище, как это принято у добрых христиан. Я последний человек на этой земле, который видел его, перед тем как его машина навсегда погрузилась в темную воду Саксона. Ты знаешь, что стало со мной после этого?

Я потряс головой.

Отец взял со стола мой рассказ, потом положил страницы на место, рядом с пишущей машинкой.

— Я знал, что в этом мире существуют зло и жестокость, — сказал он, избегая моего взгляда. — Жестокость — часть нашей жизни, но… она всегда где-то не здесь — может быть, в соседнем городе, но только не здесь. Помнишь, когда я был пожарным, мы ездили тушить машину, что разбилась и сгорела на полдороге между Зефиром и Юнионтауном?

— Это был автомобиль Малыша Стиви Коули, — ответил я. — Полуночная Мона.

— Точно. На дороге остались следы шин. Было очевидно, что другая машина вынудила Стиви Коули съехать с дороги, намеренно его столкнула. Бензобак машины Коули взорвался. Это была чудовищная жестокость, и, увидев, что осталось от молодого, полного жизни парня, я… — Отец содрогнулся, — вероятно, он вспомнил обугленные кости Малыша Коули. — У меня до сих пор в голове не укладывается, как один человек может сделать такое с другим. Мне непонятна подобная ненависть. Я не знаю, как люди становятся такими. Как нужно изуродовать свою душу, чтобы быть способным отнять у другого человека жизнь с легкостью, с какой давишь муху?

Глаза отца наконец остановились на мне.

— Знаешь, как звал меня дедушка, когда мне было столько же лет, как тебе сейчас?

— Нет, сэр.

— Трусишка. Потому что я не любил ходить с ним на охоту, не любил драться, не любил многое, что положено любить мальчику. Отец заставлял меня играть в футбол. У меня это плохо получалось, но я хотел ему угодить. Он говорил мне: «Парень, ты ничего не добьешься в этой жизни, если не воспитаешь в себе инстинкт убийцы». И еще: «Врежь им посильнее, сбей их с ног, покажи им, кто здесь по-настоящему крутой». А все дело в том, что я никогда не был крутым. Мне всегда хотелось тихой и спокойной жизни.

Отец подошел к окну и некоторое время стоял там, слушая, как звенят на улице цикады.

— Сейчас мне кажется, — снова заговорил отец, — что долгое время я только делал вид, будто я сильный и решительный человек. Наверно, я вполне мог бы оставить машину с мертвецом за рулем тонуть в озере и проехать дальше. Но я не смог этого сделать, Кори. И вот теперь он зовет меня со дна озера.

— Он… зовет тебя? — потрясенно переспросил я.

— Да, он зовет меня.

Отец по-прежнему стоял ко мне спиной, сжав кулаки.

— Он говорит мне, что хочет, чтобы я выяснил, кто он такой. Он хочет, чтобы я разыскал его семью и узнал, оплакивает ли его хоть кто-нибудь на этой земле. Он хочет, чтобы я узнал, кто и за что убил его. Он хочет, чтобы я не забывал о нем, и говорит, что, пока тот, кто так жестоко избил его и задушил, ходит безнаказанно по земле, мне не будет покоя, даже если это продлится до конца моей жизни.

Отец повернулся ко мне. Мне показалось, что он постарел лет на десять, после того как взял в руки две странички с рассказом.

— Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, я верил, что живу в волшебном городе, — мягко проговорил он, — в котором никогда не случится ничего плохого. Мне хотелось верить, что все вокруг — добрые, честные и справедливые люди. Я хотел верить, что тяжкий труд в конце концов вознаграждается по заслугам и что каждый человек — хозяин своему слову. Мне хотелось верить, что люди — истинные христиане все дни недели, а не только по воскресеньям, что закон справедлив, а политики мудры, и если ты идешь по жизни прямой и ровной дорогой, то обретешь покой, которого ищешь.

Отец улыбнулся, но на его улыбку было тяжело смотреть. На мгновение мне показалось, что я вижу в нем мальчика, скрытого под той субстанцией, которую миссис Невилл в привидевшемся мне сне назвала «патиной времени».

— В мире нет, не было и никогда не будет такого места, — продолжал отец. — Но понимание этого не может помешать вам страстно желать, чтобы оно было, и каждый раз, закрывая перед сном глаза, я слышу, как мертвец со дна озера Саксон говорит мне, что я проклятый дурак и всегда был им.

Не знаю, что меня подвигло на это, но я сказал ему:

— Может быть, Леди сумеет помочь тебе.

— Каким образом? При помощи гадальных