История Центральной Европы с древних времен до ХХ века - Оскар Халецки

Будучи когда-то портом федерации Ягеллонов в XV в., а затем на долгое время оказавшись в руках турок, Очаков действительно в огромной степени контролировал черноморское побережье между устьями рек Днепр и Днестр. Вот почему Уильям Питт-младший решил сделать притязания России на эту крепость вопросом, который он поставил перед британским парламентом в марте 1791 г. Поддержавшее его в этом вопросе парламентское большинство было, однако, настолько мало, что он не мог рисковать опасностью начала войны с Россией и отказался от своего протеста. Это самоустранение Великобритании сильно способствовало успеху Екатерины II в Яссах, где Россия получила по договору длинную береговую линию Черного моря, включая Очаков.

Лидеру оппозиции Фоксу легко было утверждать, что вопрос об Очакове вряд ли мог повлиять на равновесие сил в Европе, а Эдмунду Берку – задаваться вопросом, может ли вообще Османская империя считаться членом европейской государственной системы. Но хотя тема для обсуждения как таковая была выбрана плохо, не могло быть сомнений в том, что вторая победоносная война Екатерины II с Турцией с гораздо более важными территориальными выигрышами, чем после первой, и с новыми возможностями вмешательства в проблемы на Балканском полуострове коренным образом повлияла на весь «восточный» вопрос, а также косвенно – на ситуацию в Средиземноморье, в которой всегда была глубоко заинтересована Великобритания. Более того, продвижение России в этом направлении было лишь частью давнего процесса экспансии, сильно ускорившегося при честолюбивой императрице, которая охватила Центрально-Восточную Европу с юга и с севера. А основной удар был направлен через территорию Центрально-Восточной Европы в сердце континента.

В разгар своей второй войны с Турцией Екатерине II пришлось вести более короткую и менее зрелищную войну на севере – на Балтике, где изменения на Черном море имели быстрые последствия. Швеция тоже сочла это подходящим моментом для начала превентивной войны, надеясь отвоевать утраченную территорию у финской границы. Эта надежда снова не оправдалась, и Верельский мирный договор в 1790 г. просто подтвердил статус-кво. Для Швеции, перед которой при слабом правлении Густава III в разгар серьезного внутреннего кризиса, как и перед Польшей, стояла угроза самому ее существованию как независимого государства, даже такой результат был почти удовлетворительным. Только из-за своего географического положения она оказалась в большей безопасности от завоевания Россией и менее значимой для развития российской экспансии, чем Турция или Польша. Однако, когда Швеция уже не являлась возможным членом антироссийской коалиции, России было не только легче навязать жесткие условия мира Турции, но и настало время, когда Екатерина II могла наконец сосредоточить все свои военные и дипломатические силы против Польши.

В это же время идея Питта о федеральной системе, объединяющей все страны северной части Европы против растущей мощи России, – эта идея могла бы спасти Польшу – во многом утратила свой шанс на успех и вскоре была забыта совсем ввиду растущей озабоченности Великобритании гораздо более близкими проблемами – Французской революцией. Даже «восточный» вопрос со всеми его последствиями для Средиземноморья мог теперь показаться почти второстепенным, и, несмотря на периодические разговоры с польскими дипломатами, Питт так и не понял, что постепенное устранение Польши с международной арены нарушит баланс сил в гораздо большей степени, чем упадок Турции, или, точнее, оно полностью его разрушит.

Действительно, во время передышки, дарованной Польше между ее первым и вторым разделами, ее дипломатия продолжала оставаться довольно пассивной, а попытки короля добиться для своей страны возможности участвовать в решении «восточного» вопроса закончились полным провалом. Но в течение всех этих лет и Станислав Понятовский, и польский народ, который теперь признал его повсеместно, прилагали огромные усилия к тому, чтобы воспользоваться занятостью России решением других проблем с целью добиться наконец проведения остро необходимых конституционных реформ, что сопровождалось поразительным возрождением польской культуры.

Это возрождение, заметное в области литературы и искусства, выдающимся покровителем которых оказался король, было даже более значимым в сфере образования, неотделимого от решения самых насущных проблем политического и общественного развития. Реформы, доведенные до конца Комиссией национального образования, созданной сразу же после первого раздела страны и часто называемой первым Министерством образования в европейской истории, изменили всю интеллектуальную атмосферу в стране. В большой степени это объясняет, почему накануне своего второго раздела Польша сильно отличалась от себя самой в «темные» годы саксонского правления. Однако решающим был созыв в 1788 г., как раз в начале Русско-турецкой войны 1787–1791 (1792) гг., так называемого Великого сейма, который, продолжая работать четыре года, дал Польше новую конституцию, не отходя от национальных традиций, а также попытался дать ей новую конструктивную внешнюю политику. Однако именно провал этой политики, неизбежный в европейской ситуации тех лет, сделал все внутренние достижения напрасными и поднял еще один «восточный» или, скорее, «центрально-восточноевропейский» вопрос, который одновременно с Французской революцией ознаменовал начало нового периода в европейской истории.

Если бы недостатки конституции Польши были реальной причиной ее падения, ее должны были бы спасти всесторонние реформы сейма, заседавшего четыре года. Работу этого сейма хвалили многие современники в западноевропейских странах, потому что, хотя по результатам своей работы он и был революционным, она закончилась без какого-либо насилия путем использования сбалансированных эволюционных методов. Еще более замечательным было то, что люди, проводившие такую далекоидущую программу реформ, представители знати и мелкопоместного дворянства делали это за счет своего собственного привилегированного положения на благо общества, других общественных классов. Только один из публицистов-вдохновителей всего этого движения Станислав Сташиц был горожанином. Но личная инициатива и содействие короля тоже оказались чрезвычайно полезными.

Сам он мало выиграл от основного изменения, сделанного в пользу монархии, которая была провозглашена наследственной, чтобы избежать проблем со «свободными» выборами перед перспективой иностранного вмешательства, так как не семья бездетного Понятовского, а Саксонский дом был выбран наследницей-династией, которая должна была прийти ему на смену после его смерти. Было ли это решение мудрым, сомнительно ввиду печального опыта двух Августов, но оно показывает желание обеспечить преемственность традиций, которые были просто адаптированы к новым условиям, а не отвергнуты полностью.

Однако еще важнее было то, что укрепление королевской власти, столь остро необходимое, было умело объединено с современной концепцией парламентского правления, основанного на четком разграничении трех властей – законодательной, исполнительной и судебной. Полная отмена liberum veto, которое было теперь заменено на правило подчинения меньшинства большинству, покончила с искажением парламентской традиции, которой во всех остальных отношениях народ по праву гордился. Усовершенствована была также работа министерств, весь кабинет министров был поставлен под контроль специального органа под названием «Страж законов». Эти центральные департаменты были теперь общими и для королевства Польского в собственном смысле этого слова, и для Великого княжества Литовского, но этот шаг в направлении консолидации содружества был сделан вместе с повторным подтверждением равенства обеих его составляющих частей.