Месть еврея - Вера Крыжановская

— Ваш муж очень добр к ребенку. Но расскажите мне о себе, Руфь, о печальных обстоятельствах, подор­вавших ваше здоровье. Скажите, нет ли у вас какого-ни­будь желания, которое я мог бы выполнить, и чувст­вуете ли вы себя теперь счастливой?

— Не могу высказать, как я счастлива, и благода­рю вас, Рауль, за вашу доброту. Но теперь у меня есть все, чего только я могу желать. Я умираю близ моего мужа, примиренная с ним, окруженная его добрыми за­ботами, спокойная за судьбу детей, посвященная в тай­ну загробной жизни и быстро приближаюсь к желан­ному концу. Я устала... я так много страдала!

Она в коротких словах передала некоторые эпизоды своего прошлого, которые характеризовали Петесу, не упоминая впрочем о вынесенном позоре. Утомясь, она откинулась на подушки и закрыла глаза. Растроганный Рауль схватил со стола флакон с солями и дал ей вдох­нуть, и Руфь с улыбкой выпрямилась.

— Благодарю вас, это пройдет. Меня утомило волнение и наш разговор. Итак, прощайте, Рауль, в этой жизни и до свидания в мире духовном. Благодарю вас еще раз за все, что вы делали для меня, сохраните доб­рую память обо мне и молитесь об успокоении моей ду­ши, как я буду молиться о счастье вашем и вашей жены.

Она протянула ему обе руки, и Рауль со слезами на глазах покрыл их поцелуями.

— Простите мне легкомысленную ветреность, с ка­кой жертвовал за минуту безумной страсти вашей честью и будущностью. Простите, что-оставил вас затем во вла­сти негодяя. Клянусь, я ежедневно буду за вас молиться.

Голос его оборвался. Он встал, вышел из комнаты, не оглядываясь, и бросился в карету. Расстроенный и подавленный мучительными угрызениями, Рауль вер­нулся домой и, узнав, что у жены сидит Антуанетта, заперся у себя в кабинете; в эту минуту он был не в состоянии говорить с кем-либо. Голос Валерии вывел его из тяжелой задумчивости. Он подробно передал ей свой разговор с банкиром и с Руфыо, и княгиня с вол­нением выслушала его. Антуанетта была права. Гуго отверг всякое вмешательство князя и оставил ребенка у себя. Побледневший образ бывшего жениха снова вос­стал перед ней, озаренный чарующей силой, но молодая женщина мужественно оттолкнула тень, вводившую в искушение и омрачавшую их счастье. Обняв мужа, она поцелуем прервала его речь.

— Довольно об этом печальном событии, не будем бо­лее говорить о прошлом и забудем его. Мы любим друг друга и довольно. А теперь идем, нас ждет Антуанетта.

Со дня свидания с Раулем силы Руфи быстро осла­бевали и вскоре она не могла уже вставать с постели. А между тем полное душевное спокойствие и горячая вера в Бога не покидали ее ни на минуту. Чувствуя приближение смерти, она пожелала причаститься и дол­го беседовала с отцом фон-Роте, удивляя его набожно­стью и раскаянием.

По уходе священника Руфь протянула руку мужу, кото­рый, опираясь о спинку кровати, стоял бледный и мрачный.

— Сядь здесь, Гуго, и дай мне свою руку. Я так счастлива, когда чувствую, что ты возле меня, а веки кажутся мне тяжелыми, я не всегда могу их поднять.

Вельден молча подвинул кресло к кровати и пожал холодную, влажную руку больной. Сердце его было пре­исполнено скорби: доктор сказал ему, что она не пережи­вет ночи. После минуты молчания Руфь открыла глаза.

— Все прошлое воскресает в моей памяти,— прошеп­тала она с улыбкой.— Я вижу теперь, как мало ценила я счастье, которое давал мне Бог. Я вспомнила следую­щий после Эгона день, когда проснулась ночью, уви­дела тебя с участием и тревожно склонившегося надо мной, невыразимое счастье охватило тогда все мое су­щество... Я думаю, что если б я терпеливо и покорно старалась привлечь твое сердце, я бы преуспела в этом.

Вельден вздрогнул, и лицо его покрылось бледно­стью. Он вспомнил ту ночь, когда, наклонясь над бед­ной матерью и убаюкивая ее притворной любовью, вы­ждал удобного момента влить ей усыпительные капли, чтобы, пользуясь ее сном, похитить ребенка.

— Что с тобой, Гуго? Я не хотела делать тебе уп­река, вызывая это воспоминание,— прошептала Руфь, и руки ее, лежавшие сверх одеяла лихорадочно дрожали.

— Бедная женщина! Я принес тебя в жертву своему эгоизму! Прости и молись за меня в том мире, когда просветленным духовным твоим взорам откроются мои поступки, и ты поймешь, как виноват я перед тобой!

— Всегда, всегда я буду молить за тебя Бога. А те­перь, Гуго, моя последняя к тебе просьба, которую я давно не решалась высказать. Поцелуй меня перед смер­тью. Мне кажется, что твой поцелуй смоет с меня пят­но позора и запечатлеет наше примирение.

Со слезами на глазах наклонился он к ней и нежно прижал свои губы к устам умирающей. С неожиданной силой Руфь поднялась и обвила руками шею мужа, ее большие черные глаза блестели лучезарной радостью, а щеки покрылись румянцем, и на минуту придали ей блеск прежней красоты. Но вдруг ее тело дрогнуло, руки распались, легкий вздох приподнял ее грудь и за­тем голова безжизненно запрокинулась. Руфи не стало.

Холодная дрожь охватила Гуго. Он опустил тело на постель, вложил в руки крест, поцеловал усопшую в лоб и вышел из комнаты. Сделав необходимые распо­ряжения, он отправился к себе в кабинет. Он был по­давлен, разбит, и чувство пустоты и страшного одино­чества щемило сердце. В течение этих месяцев постоянных забот он привык к Руфи, привязался к умирающей жен­щине, которую не удостаивал взглядом прежде, когда она жила с ним, исполненная любви и цветущего здоровья.

— Ах,— шептал он, сжимая руками свой пылающий лоб,— зачем было презирать положение, в которое ме­ня поставила судьба, и жаждать гордой женщины, от которой меня отделяла пропасть предрассудков?.. По­кой, счастье, даже собственного сына — я все оттолкнул от себя и остался одиноким с чужими детьми, из кото­рых один непременно проклянет меня когда-нибудь...

В день погребения, совершавшегося очень скромно, посыльный принес от неизвестного великолепную гир­лянду роз. Гуго догадался, кто прислал этот безмолв­ный прощальный привет усопшей страдалице, безвре­менной жертве несчастных обстоятельств и жестокости мужа. С горькой скорбью возложил он цветы на ее гроб...

Прежде чем продолжить свой рассказ, бросим взгляд назад и сообщим о судьбе двух второстепенных лиц: Стефана, бывшего камердинера банкира, и Марты, прежней камеристки княгини Орохай.

Получив крупную сумму денег за свое предательст­во, они уехали в Вену, где обвенчались, а оттуда в пор­товый город. Там сели на корабль, отправляющийся в Новый Свет. Они были вполне счастливы, а обладание неожиданным богатством заглушило в них угрызения совести. Перед ними развертывалось счастливое буду­щее, которое обещало стать еще более блестящим, так как пробуждалась алчность.

Стефан уже не довольствовался тем, что он имел. Он мечтал сделаться миллионером, как Самуил Мейер, и во время переезда через океан выкладывал жене спеку­лятивные соображения, которые должны были в не­сколько лет увеличить их состояние раз в сто. Погло­щенные такого рода проектами, прибыли они в Нью- Порк и стали разыскивать Христофора Бехтеля — дядю Марты с материнской стороны, чтобы посоветоваться с ним как лучше устроиться и спекулировать в Новом Свете.