Хищник. В 2 томах. Том 1. Воин без имени - Гэри Дженнингс

— Погляди туда, — снова сказал Вайрд, — tetzte негодяй вспотел так, что с него стекает масло.

Так оно и было. На том месте, где теперь стоял Джаирус, пошатываясь и размахивая руками, чтобы удержать равновесие под беспощадными ударами Гудинанда, на песке разрасталось пятно, и не думаю, что оно состояло только из пота и масла. Джаирус бросал во все стороны отчаянные взгляды, словно искал убежища — или молил о спасении, потому что чаще всего он смотрел в сторону подиума, на котором сидели его отец с матерью. Выражение лица dux нимало не изменилось, а вот что касается Робеи… Ну, если бы она и впрямь была драконихой, уверен, она бы спрыгнула на арену и защитила своего сына, изрыгая пламя на Гудинанда.

Вайрд с удовлетворением отметил:

— Чванливое животное всегда оказывается трусливым, и сейчас негодяй публично доказывает это. Мальчишка, не жалей проигранных денег, ибо это такое удовольствие — увидеть, как побеждает твой друг.

Однако неожиданно Гудинанд перестал молотить Джаируса и сделал шаг назад. Зрители, возможно, подумали, что он просто смилостивился над своим соперником: не стал убивать его, ломать ему кости, чтобы он навечно остался калекой, не стал даже бить Джаируса, пока тот, распростершись, лежал на песке и поднимал вверх палец, униженно прося сохранить ему жизнь. Однако я знал, что не мысль о милосердии так внезапно поразила Гудинанда. Он даже не смотрел на Джаируса; мой друг медленно поднял глаза над ареной, над ярусами амфитеатра, на утреннее небо, словно опять увидел странную зеленую птичку, которая пролетела мимо, или услышал необычное для дневного времени уханье филина.

В течение всего сражения Гудинанд выглядел вполне здоровым. Но я уже давным-давно заметил, что чаще всего недуг поражает его не в моменты сильного напряжения, а, наоборот, когда он испытывает радость. Так случилось и теперь, когда Гудинанд был близок к тому, чтобы пережить ярчайший момент в своей жизни, момент, который мог бы поднять его с самых низов общества и превратить в торжествующего героя.

Внезапно дубинка просто выпала у него из рук, и я мог разглядеть почему: его большие пальцы прижались к ладоням, а руки стали беспомощны. Джаирус стоял слегка пораженный, но такой же неподвижный, как и его соперник. Остальные зрители в амфитеатре пребывали в крайнем изумлении, наступила тишина. Затем Гудинанд издал крик, который я однажды уже слышал от него, словно он уже получил смертельный удар; в наступившей тишине, словно эхо, разнесся жуткий вой. И тут другой голос произнес что-то, но так тихо, что, кроме Джаируса, слов никто не разобрал. Это его мать Робея перегнулась через балюстраду подиума и что-то прошипела сыну.

Джаирус все стоял в замешательстве, из его разбитого носа и раненой правой руки сочилась кровь; было ясно: он не знал, что делать, пока Робея не подсказала ему. И тогда внезапно, пока Гудинанд все еще, откинув назад голову, издавал свой ужасный вопль, Джаирус ударил его что было силы. Дубина угодила Гудинанду прямо в горло, оборвала его крик, и он рухнул на землю как подрубленное дерево. Возможно, этот удар не слишком повредил ему; наверное, он смог бы подняться и сражаться дальше, но тут моего друга настиг припадок. Он неподвижно лежал на спине, дергались лишь его конечности, и Джаирус обрушил на его тело град ударов. Гудинанд еще мог попросить пощады — поднять указательный палец, — и dux Латобригекс обязан был бы в таком случае остановить поединок; зрителям предстояло решить: жизнь или смерть? Однако бедняга Гудинанд не мог сейчас даже пошевелить пальцем.

Его судороги замедлились и прекратились; он лежал, бессильный, а Джаирус тем временем избивал несчастного, в котором пока еще с трудом можно было распознать человеческое существо; Гудинанд был абсолютно неподвижен, и лишь пена текла из его рта. Несомненно, Гудинанд был уже мертв, а Джаирус все еще продолжал молотить по бесформенному трупу, словно ему под руку подвернулся мешок с котятами. Зрелище было настолько отвратительным, что все зрители невольно вскочили на ноги и в едином порыве заревели: «Милосердия! Милосердия!»

Джаирус сделал паузу, чтобы посмотреть на подиум. Но городскому главе не хватило времени, чтобы подать традиционный знак: большой палец вниз, в качестве сигнала победителю, чтобы тот бросил свое оружие, — потому что Робея тоже быстро сделала другой традиционный знак: ткнула большим пальцем в грудь, что во времена гладиаторов означало: «Убей его!» И разумеется, Джаирус повиновался своей матери. В то время как толпа все еще вопила: «Милосердия!» — он поднял дубину вертикально, словно собирался что-то утрамбовать, и три или четыре раза опустил ее на голову своей жертвы. Череп Гудинанда раскололся, как яичная скорлупа; и теперь его бедный больной мозг, который сделал жизнь этого достойного юноши столь жалкой, уже нельзя было излечить ни при помощи забот Юхизы, ни какими-либо другими способами, потому что он разлился густой серой лужицей на песке.

Увидев это, толпа, которая прежде казалась такой кровожадной, заревела во всю глотку от отвращения на разных языках: «Skanda! Atrocitas! Unhrains slauts! Saevitia! Позор! Зверство! Грязный убийца! Дикость!» Люди стучали кулаками, и, думаю, через мгновение они бросились бы вниз со своих мест на арену, чтобы разорвать Джаируса на куски.

Но тут священник Тибурниус тоже вскочил на ноги и высоко поднял руки, призывая к вниманию. Один за другим зрители начали замечать его, толпа постепенно смолкла, так что можно было услышать то, что он хотел сказать. Священник выкрикивал попеременно то на латинском, то на старом языке, чтобы быть уверенным, что все поймут его:

— Gives mei![125] Thiuda! Дети мои! Умерьте свой нечестивый пыл и примите решение Господа! Бог — справедливый и мудрый судья; Он не творит беззакония! Чтобы положить конец всякого рода сомнениям, разрешить спор и установить истину во всем, Господь постановил, что Гудинанд должен проиграть, и отдал победу Джаирусу. Не смейте подвергать сомнению мудрость Господа, которую Он явил всем вам в этот день. Nolumus! Interdicimus! Prohibemus![126] Gutha waírthai wilja theins, swe in himina jah ana aírthai! Да свершится воля Господа, как на земле, так и на Небесах!

Никто не осмелился бросить вызов священнику. Все еще ворча, толпа принялась расходиться. Для того чтобы покинуть подиум, должно быть, имелась специальная дверь, потому что Тибуриус, Джаирус и его родители внезапно исчезли. Никто, кроме Вайрда и меня, не стал задерживаться, чтобы посмотреть, как рабы, прислуживающие на арене, — по иронии судьбы известные как хароны[127], провожатые мертвых, — уберут с арены то месиво, которое прежде было Гудинандом.