Суд да дело. Лолита и Холден двадцать лет спустя - Игорь Ефимов

В те годы я еще только начинал свою карьеру. И наша адвокатская контора, как и все другие в нашем штате, должна была отдавать какое-то количество рабочих часов на бесплатное обслуживание бедных клиентов. Конечно, меня, как самого молодого, посылали на эти дела чаще других.

Я очень хорошо понимал тех бедняков, которым мне приходилось помогать. Каждый из них, наверное, думал про меня: "Работает из-под палки, по принуждению - разве он станет стараться ради меня? разве будет вкладывать душу в поиски спасительной лазейки? Наверное, захочет отбарабанить положенные часы и смыться поскорее". Но я тогда еще был полон юношеских идеалов и пытался делать свое дело на совесть. Не буду хвастать, но скажу, что вскоре мое имя стало более или менее известным среди бедной клиентуры. Так что я не удивился, когда мне сказали, что со мной - именно со мной и ни с кем другим! - хочет посоветоваться один пожизненно заключенный.

Я посетил его в тюрьме, и он рассказал мне свою историю. С детства он был очень тихим, неповоротливым, послушным. Звезд с неба не хватал, в учебе сильно отставал. Вырос, стал работать почтальоном. Честно разносил по домам письма, пакеты, счета. Допускал иногда ошибки, отдавал, например, заказное послание не в те руки или еще что-то такое. Но не чаще других. Однако начальник отделения придирался к нему за каждую мелочь. Устраивал громкие разносы, оскорблял прилюдно, урезал зарплату, штрафовал. И, в конце концов, добился увольнения.

Вот этого мой почтальон не выдержал. Он тихо раздобыл где-то пистолет, тихо вошел посреди белого дня в почтовое отделение и тихо застрелил начальника. Потом послушно сдался полиции, на суде признал свою вину, послушно отбывал пожизненный срок.

Он отсидел уже шесть или семь лет, когда Бог вдруг послал ему удачу. По крайней мере, так он считал. У него случился инфаркт. Потребовалась срочная операция на сердце. И во время этой операции он ненадолго умер. Пережил так называемую клиническую смерть. Увидел темные вихрящиеся облака и яркий просвет в них и все такое, о чем рассказывают люди, переступавшие этот порог. Но врачам удалось вернуть его к жизни. Теперь он вернулся в этот мир. Видимо, Бог решил, что ему еще не пора. Даровал вторую жизнь. И он хочет прожить ее достойно. Поэтому ему нужна моя помощь.

- В чем именно? - спросил я.

- Как - в чем? Составить по всей форме заявление о выпуске меня из тюрьмы. Ведь я был осужден пожизненно. И та моя жизнь кончилась. Оборвалась на операционном столе. На этот счет имеется законный медицинский документ. Тот человек был осужден и отбыл свой срок. А в своей новой жизни я не совершил ничего дурного. Поэтому нет никаких оснований, чтобы держать меня дальше в тюрьме.

Я слушал его и не мог понять - разыгрывает он меня или говорит серьезно? Он глядел на меня чуть ли не с жалостью, будто сочувствовал моей бестолковости, давал время уразуметь простую истину. Я понял, что не смогу так сразу разочаровать его. Обещал поговорить с судьей. И даже выполнил свое обещание. Но судья, конечно, только накричал на меня.

- Еще раз явитесь ко мне с такими глупостями - и я сообщу в вашу фирму. А воскресшему почтальону передайте, чтобы оставил свои фокусы. Доживет до пароля - его счастье. И пусть скажет спасибо, что его залатали за деньги налогоплательщиков.

Что стало с почтальоном дальше, в его второй жизни, я не знаю. Но мысль о его кончине и воскресении время от времени тревожит меня. Клиническая смерть явление малоизученное. До сих пор она происходила с людьми только случайно, чаще всего - во время операции. А что произойдет, если хирурги научатся причинять ее намеренно? Если откроется, что клиническая смерть может стереть все прошлое человека? И ее можно применять как хирургическую операцию для лечения тех, кому воспоминания о прожитой жизни невыносимы?

Всякий человек получит возможность второй попытки, возможность начать чистую незапятнанную жизнь. Но уже имея где-то в глубине души весь опыт страданий, ошибок, разочарований первой. Если можно ампутировать пораженную раком почку, почему нельзя ампутировать прошлое, пронизанное метастазами стыда, обид, сожалений?

Бывают, бывают у меня дни, когда я тихо мечтаю и даже молюсь о такой возможности.

Зов одиночества

- Папа, когда мы получили заказ от родителей той молодой художницы? спросила Эсфирь. - Года три назад? Да, мне тоже помнится, что три. Дело было нетрудное. Девушку не надо было искать, адрес ее был известен. Но она порвала всякие отношения с родными. Ни писем, ни телефонных звонков, ни поздравительных открыток. Родители уже смирились с этим. Но они хотели хотя бы убедиться, что она здорова, что человек, к которому она ушла, не держит ее взаперти, не морит голодом, не избивает.

Никого из родных и прежних знакомых она не хотела видеть, просто не пускала в дом. Мне нужно было придумать какой-то предлог для встречи, повод для визита.

Было известно, что девушка эта ушла к художнику, который был старше ее на много-много лет. В молодости он подавал большие надежды, приобрел известность. Но потом озлобился, замкнулся в себе, перестал выставлять картины и скульптуры, уединился в своем доме в Аппалачских горах. Однако, судя по всему, время от времени он выходил из добровольного заточения, приезжал в город, посещал галереи, интересовался картинами других художников. Потому что однажды он написал девушке письмо, в котором очень хвалил ее работы, представленные на недавней выставке.

Между ними завязалась переписка. Художник давал ей советы, разоблачал всевозможные трюки владельцев галерей, учил не доверять ни им, ни редакторам художественных журналов, ни критикам, ни торговцам картинами. Уверял, что видит в ней зачатки нешуточного таланта. И однажды - неслыханное дело пригласил навестить его. Она навестила его раз, другой, а потом осталась у него насовсем. И сообщила родителям, что начинает новую жизнь, в которой ей никто-никто из прежней жизни не будет нужен.

Я решила изобразить из себя поклонницу таланта, которая недавно открыла литературное агентство и хотела бы заняться пропагандой работ любимого художника. Профессия литературного агента, вообще-то, доступна каждому. Вы арендуете почтовый ящик, заказываете сотню конвертов с фирменным знаком в верхнем левом углу, бумагу с таким же знаком - вот и всех хлопот. Но я еще отыскала критика, который в свое время писал хвалебные статьи об аппалачском отшельнике. И в разговоре с ним поднабралась правильных хвалебных слов и выражений. А потом использовала их в своем письме к художнику. В котором предлагала взяться за издание нового альбома его работ. Вернее, отыскать для них издателя. Который согласился бы издать альбом точно в таком виде, составе и объеме, в каком пожелает сам художник.

Письмо мое подействовало - меня пригласили в горное убежище. Я провела там почти целый день, так что встреча была не совсем мимолетной. В картинах и скульптурах я понимаю мало, тут мне приходилось наугад изображать восторг, делать поспешные записи в блокноте - якобы заметки для будущего альбома. Но самого художника я не забуду до конца дней своих.

Его кряжистая, приземистая фигура, его седая грива, его густой голос мгновенно заполняли все пространство. Рядом с ним сразу становилось тесно. Ощущение тесноты не исчезло, даже когда мы вышли из дома. Он хотел показать мне свой огород и сад. Похоже, он больше гордился своими огурцами, помидорами, клубникой, морковью, яблоками, чем своими картинами. Но это потому, что он каждое свое дело переживал как творческий акт. А каждый творческий акт у него начинался с полного отбрасывания и зачеркивания общепринятого.