Гусар бессмертия - Алексей Волков

Чем удобен любой титул, всегда можно выкрутиться, называя собеседника графом или князем, намекая – все прочее тоже известно.

– Господа, может, зайдем ко мне и отметим встречу? Я квартирую буквально рядом, на соседней улице, – предложил Трейнин. – Там хоть тепло.

Когда же воин мог отказаться от подобного предложения? Тем более, у троицы кое-что было – может, и не слишком много для порядочного загула, но уж посидеть в приятной компании…

– Комнатка невелика, – разглагольствовал экс-гусар, указывая дорогу. – Да и живу я там не один, но зато познакомлю с таким человеком!

Поразить чем-то в новом Вавилоне было трудно, и три пары глаз заинтригованно уставились на партизана.

– И кто это? Генерал? Сенатор? Флигель-адъютант? Может, пленный маршал Наполеона? – предположил Александр.

– Мимо, Орлов! – торжествующе объявил Трейнин. – Московский священник!

– Священник?

– Ну да, поп. Когда французы вошли в Первопрестольную, они грабили все, до чего могли добраться их руки. Как ни прискорбно – в том числе храмы. И вот целая банда цивилизованных европейцев вторгается в обычную приходскую церковь, и что делает наш священник? Ни за что не угадаете, господа! Он дает им форменный бой. Один Бог ведает, каким образом выживает, но храм ограблен, и тогда поп набирает отряд сорвиголов и начинает мстить. Кого в этом отряде не было! И крестьяне, и мещане, и отставшие от полков и бежавшие из плена солдаты, и лихие люди. Причем поп оказывается прирожденным атаманом и свирепствует так, что французы назначают большую награду за его голову. Но в погоне за ней лишь теряют свои. – Трейнин, а за ним остальные рассмеялись над невольным каламбуром. – Мы встретились с этим отрядом накануне бегства Наполеона из Москвы, взаимодействовали с ним. Думали – наш герой останется в освобожденном городе, но церковь его была сожжена, и вот весь поход до Вильно в составе нашего отряда действовал поповский если не полк, то уж точно поповская сотня.

– И что теперь? – спросил Лопухин.

– Кто ж знает? Мы на границах нашей родины, отряды землепашцев и вольного люда расформировываются, а батюшка сидит здесь и ждет решения своей судьбы. Может – наградят, может – накажут. Негоже священнику воевать. Хотя все наши начальники решили дружно свидетельствовать в пользу его заслуг. Немало различного разноязыкого сброда благодаря нашему батюшке раскаялось в своем безбожии. Кстати, вот мы и пришли.

Комната Трейнина в самом деле была небольшой. Две кровати, стол да пара табуреток. Но с жильем в переполненном городе были такие проблемы, что даже подобная казалась чем-то наподобие царских апартаментов.

Нашлась и закуска. Здоровенный шмат сала, сухари – не бог весть что, но кто в походе думает о разносолах?

И только никакого обещанного священника в комнате не было.

– Где ж батюшка? – поинтересовался Орлов.

Рассказанная история увлекла его, и хотелось самому посмотреть на мстителя в рясе. Кроме того, полковой поп заболел, и никто не знал, сумеет ли он выкарабкаться.

– Кто ж знает? Может, в храм пошел грехи замаливать. А может – какие иные дела нашел. – Трейнин и сам был разочарован отсутствием священника.

Выпили с мороза и за встречу, а затем в комнате поплыли облака табачного дыма.

– Кстати, господа, вы знаете про обещание Платова?

– Это которое? Отдать дочь за того, кто захватит в плен Наполеона? – продемонстрировал осведомленность Лопухин.

Об этом обещании ходили легенды. Как и о дочери вихря-атамана, как с легкой руки Жуковского недавно стали называть донского генерала. Молва приписывала дочери несравненную красоту и все мыслимые и немыслимые добродетели, а уж о приданом не стоило говорить. Пожалуй, сотни партизан в мечтах видели себя зятем Матвея Ивановича, и не их вина, что Наполеон сумел ускользнуть из России.

– Оно самое. – Трейнин хмыкнул, предвкушая раскрытие тайны. – Как вы знаете, в нашем отряде было много казаков, вплоть до генералов. Так вот… – Бывший гусар сделал эффектную паузу и выдохнул: – Никакой дочери у Платова нет.

– Как – нет? – вырвалось почти одновременно у его собеседников.

– Так! – Трейнин торжествующе посмотрел на офицеров. – Дело в том, что у Матвея Ивановича сплошь сыновья. И кого он хотел выдать за счастливца, одному Богу ведомо.

– Не поминай имя Господа всуе. – Дверь отворилась, и в комнату шагнул крепкий высокий мужчина в дрянноватой распахнутой на груди шубе. Под шубой виднелась ряса, и даже большой медный крест висел на положенном ему месте.

– Благословите, отче! – Трейнин первым вскочил, склонил голову и сложил руки.

Вслед за ним поднялись остальные офицеры. Священник широким жестом благословил каждого в отдельности и покосился на стол. Но тут же спохватился и сурово посмотрел на собравшихся офицеров.

– Отец Феофан, мы как раз говорили о вас, – сообщил Трейнин, в то время как трое кавалеристов разглядывали вошедшего батюшку.

Лицо священнослужителя было крупным, раскрасневшимся с мороза. В дремучей нерасчесанной бороде виднелись сосульки. Выделялся большой ноздреватый нос, да из-под густых нависших бровей обжигающе смотрели темные глаза. Губы у попа тоже были полными, едва виднеющимися среди растительности.

Вся фигура отца Феофана лучилась такой силой, что офицерам охотно верилось – подобный богатырь запросто может раскидать десяток, а то и два французов. Не та у европейцев порода, чтобы выстоять против подлинной силы.

Орлов перехватил мимолетный взгляд батюшки, направленный на лежащую на столе снедь. Даже не столько на снедь, сколько на возвышающиеся над едой бутылки.

– Откушайте с нами, отче. – Ротмистр плеснул водки в стакан, встретился глазами с отцом Феофаном и долил стакан почти до краев.

– Это можно, – милостиво пробасил священник и пояснил: – Со вчерашнего вечера маковой росинки во рту не было.

После чего неторопливо опустошил стакан. Задумчиво пощелкал пальцами над столешницей, выбирая нечто более твердое, потом уцепил кусочек розоватого сала и бережно положил его в рот.

– Благодать, – констатировал отец Феофан и лишь потом снял с себя шубу.

Не сказать, что в комнате было тепло, однако офицеры тоже предпочитали сидеть в одних мундирах. После бесконечных ночевок на снегу любые четыре стены с крышей над головой воспринимаются как верх возможной роскоши. Да и есть у бесцветного русского напитка такое свойство – отогревать не только души, но и тела.

– У въезда в город видел торгующих казаков, – поведал Трейнин, жуя сухарь с салом.

– Чем же они торгуют? – Образ прирожденных воинов плохо вязался в голове Лопухина с торговцами.

– Серебром, – улыбнулся Трейнин. – Вернее, не торгуют, а меняют на ассигнации. Причем – по самому мелкому курсу. Поход же продолжается, господа, а лошади между тем не казенные, да и сколько они могут увезти?