Перстень Иуды - Сергей Куликов

На следующее утро Степан Васильевич спозаранку запряг старую Сволоту, кинул под солому свой старый фанерный чемодан – в подарок сыну, и вошел в курень. Нюрка, Петр и маленькая Светка чинно сидели за столом и смотрели на него выжидающе. Хозяин степенно подошел к образам, трижды перекрестился, сунул руку за Николая-угодника и извлек небольшую металлическую коробочку из-под конфет. Открыв ее, долго что-то пересчитывал, беззвучно шевеля губами. Потом достал несколько купюр и сказал:

– Мы тут с матерью тебе на первое время немного дадим… Но считай копейку!.. Приедешь, сначала к дядьке Кольке, несколько дней поживешь. Ты хоть помнишь, где его дом?.. Потом иди учиться. Не возьмут, поступай на работу. Чай, семнадцать лет, не мальчик. Я в твои годы… На!

На стол упали смятые бумажки. Степан Васильевич как-то засмущался и, видно от этого, громко и грубовато продолжил:

– Не подумай, что гоню. В жизнь выпускаю.

Помолчал и добавил:

– Ростов недалече. В воскресенье можешь пожаловать. А в будни сам крутись. Все! Поехали!

– Посидеть на дорожку, – тихо запричитала Нюрка.

– Будя, насиделись! Ехать надо…

Через час неторопливой езды по тряскому проселку запыхавшаяся Сволота остановилась. Дальше шла хорошо укатанная дорога, и виднелись домишки ростовской окраины. Петр легко спрыгнул с телеги, вытащил чемоданчик:

– Ну, так я пошел?..

– Погодь!

Степан Васильевич вынул из-за пазухи тряпицу.

– Вот колечко тут есть хитрое… Тот капитан дал, особист. Ну, ты помнишь… Из-за энтого камушка на моих глазах человека застрелили. Был такой бандит – Челюсть. Он этого капитана ограбить хотел, а его дружок и шмальнул из револьверта прямо в сердце. Болтали, что вещь дорогущая… Из-за ерунды, сам понимаешь, стреляться не будут! Но ты подойди к еврею, оцени. Продавать не спеши, настоящую цену выясни.

– Слышь, батя, дело прошлое, а чего ты тогда к Архипу побег? – неожиданно спросил Петр. – Ты ж никогда никого не выдавал. А тут пришли люди знакомые, хорошо заплатили… За что ты их?

Степан Васильевич опустил голову.

– А бес его знает! Мать тыркала под руку, уськала, как кобеля цепного… Да и кольцо это какое-то смурное. Через него все. Как в спину толкало, ноги сами пошли. А зачем…

Степан Васильевич пожал плечами.

– Какая мне с того выгода? Да никакой! Они и оружие себе забрали, и одежду. Только планшетка охфицерская осталась с какими-то бумажками. Я ее под стрехой спрятал, да что с тех бумаг толку? А грех взял на душу, большой грех: одного охфицерика замучили, второй сам замерз, в балке нашли…

Он тяжело вздохнул.

– Я потом жалел, да прошлого не вернешь. А кольцо неправильное: заметил я – полезу с ним за образа: деньги спрятать, а оно как огнем разгорается, приходится снимать да палец в холодную воду опускать… Нехорошее колечко, страшное, зло в нем нечеловеческое. Не надевай лучше, поопасся… Ну, давай, иди!

* * *

В Ростове Петр бывал часто. Весной да осенью рыбу и икру возил к дядьке Кольке, тот торговал на рынке, летом все тому же Николаю Васильевичу доставляли огурцы, помидоры, картофель, арбузы… Большой город подъедал все подчистую. С того Дороховы и жили. Изредка, правда, в Новочеркасск, к Игнату Васильевичу, старшему брату отца, рыбу возили, тот хорошо платил, но далеко Сволоту гонять…

Петр в Ростов ездить любил, однако жить там не хотел: шумно, суетно, непривычно как-то. Чувствовал он себя здесь неуверенно: люди другие – и говорят не так, и одеваются по-другому… Зато девчат много, вечером жизнь бьет ключом: фонари горят, извозчики по улицам рассекают, в ресторанах гульба и веселье… Не то что в станице, где с темнотой все ложатся спать.

В общем, Петр испытывал противоречивые чувства, но все же в город его тянуло, особенно в последнее время, после того, как многие товарищи перебрались сюда и гужеваться в Гниловской стало не с кем. Подросток чувствовал, что рано или поздно, а жизнь заставит стать горожанином. И вот момент наступил.

Он направился на центральный рынок, где у дядьки Кольки в рыбном ряду была своя длинная полка, обитая жестью. Здесь шумела, кипела, закручивалась водоворотами людская толпа: пересекались встречные потоки, покупатели штурмовали прилавки, жилистые грузчики с криками: «Поберегись!» носили мешки, ящики и коробки, многозначительно переговаривались по-хозяйски уверенные перекупщики, нагло шустрили востроглазые карманники…

Петр Дорохов чувствовал себя спокойно и уверенно в этом столпотворении. Его толкали, и он толкался. Иногда без нужды, а так, чтоб почувствовали его силу, его присутствие в городе.

Неожиданно сзади кто-то окликнул:

– Петро! Ты ли?! Ну, точно, Седой!

Седым его называли в станице за почти белые волосы, унаследованные от матери. Он обернулся. Прямо на него шел молодой коробейник с лотком папирос. Парень улыбался.

– Не узнаешь, Седой!

– Узнаю.

Это был Игнат, раньше проживавший в Нижне-Гниловской, а год назад перебравшийся в город. Когда-то они с ним дрались стенка на стенку с ребятами из соседней станицы, ловили и тискали девок, курили краденную у отцов махру. И вот тебе раз! Такая встреча! Они радостно улыбались и хлопали друг друга по плечам.

– Ты с отцом киляков притаранил? – спросил Игнат.

– Не, киляк еще не покатился. Один я приехал, обустраиваться. Меня батя привез, хочет, чтоб я в реальное училище определился. К дядьке иду, у него пока поживу.

– Вот здорово! Но к дядьке ты еще успеешь. А сегодня давай ко мне. Я тут у одной поселился.

– Женился, что ли?

– Ну, женился не женился, а так, подженился, слегка… На бутылку-то хватит?

– Наскребу.

Купив бутылку самогона и ливерную колбасу на закуску, Петр начал тратить родительские деньги явно не по назначению. И второй отцовский наказ нарушил: незаметно надел на палец кольцо, чтобы все видели, что парень он состоятельный и модный.

Дом, в котором жил Игнат, врос в землю почти по самые подоконники. Внутри оказались проходная кухонька и две комнаты – одна побольше, вроде гостиной, а вторая маленькая и темная, больше похожая на чуланчик. Два крохотных окошка «гостиной» выходили на оживленную Старопочтовую, где без конца разъезжали телеги, ужасно громыхая ободьями по булыжной мостовой. Хозяйка – крепкая смазливая бабенка лет под тридцать, в халате и с закрученной вокруг головы русой косой, встретила сожителя и его гостя неприветливо:

– Ты что, Игнат, всю гниловскую голытьбу сюда таскать будешь? Абы кого встретишь – и ко мне?

– Софочка, – залебезил тот. – Это не абы кто, это мой друг детства, Петр.

– А по мне хоть Петр, хоть Павел, хоть Фома. Хоть сам Иуда, все одно. Идите, гуляйте!

– Софочка, Петя не с пустыми руками, сейчас бутылочку раздавим, и он пойдет ночевать к своему дядьке…