От снега до снега - Семён Михайлович Бытовой

больше часа добирался пешком на Петроградскую сторону в городское Общество слепых. Но никого там не застал.

Разыскав в подвальном помещении дворничиху, которая готовила на железной печурке какое-то варево, спросил, бывает ли кто-нибудь в Обществе, и та, недоверчиво глянув на незнакомого капитана, сказала, что днем обязательно бывает один старичок слепец.

— Он у них тут за главного дежурит...

— А сами слепые приходят к нему на прием?

— Ходют надомники.

— Какие это надомники? — не понял Хмелев.

— А которые получают работу на дом. — И, помешав в чугунке ложкой, пояснила: — У них одинаково, что и у зрячих: трудящим дают рабочую карточку на двести пятьдесят грамм хлеба.

— Понятно, — произнес Хмелев и подумал вслух: — Придет ли сегодня тот старичок, что дежурит?

— Придет беспременно! — твердо сказала дворничиха, снимая с печурки, которую она топила старыми книгами, чугунок с загустевшим, видимо из дуранды со столярным клеем, темно-серым варевом, распространявшим прогорклый, удушливый запах. — И что ж это будет, а? — метнула она недобрый взгляд в Хмелева: — Вчерась в двадцатой квартере еще двое померли. Скоро, можно сказать, пустой дом останется. — И, раскутав шерстяной платок, сказала с каким-то удивлением: — Интересно получается: вокруг да около нету зданья, куда бы ни попали то снаряд, то бонба, а три деревянных дома от зажигалок дотла сгорели, только наш, семиетажный, ни-ни, даже не царапнуло...

— Так ведь хорошо, что не царапнуло, — поспешил сказать Хмелев.

— А чего ж хорошего, — крепко прижав чугунок к груди и запуская в него ложку, произнесла она. — Уж чем с голодухи помирать, лучше бы бонбой жахнуло, чтобы безо всяких мученьев. Ох, ужасти, ужасти! — И снова зачерпнула варево и, отправляя в рот, пролила на рукав, но тут же быстро слизнула с него.

Хотя Хмелеву не понравились слова дворничихи, он решил не вступать с ней в спор — все равно не поймет.

— А вы, между прочим, по какому такому делу чаите? — вдруг спросила она. — Ежли с милиции, то дворнику не грех бы знать. А ежли... с энтого... то, понятно, секрет...

— Никакого секрета нет у меня, по одному служебному делу пришел я к представителю Общества слепых...

— Посидите, скоро должон старичок прийтить.

— Видать, крепкий еще, если ежедневно на свою службу ходит?

— Какое там крепкий... Отощал уж дальше некуда... Я ему недавно сказала: «Сидел бы ты, Иван Иванович, дома, калорьи свои малые берег!» А он: «Нельзя мне, Марья, за людей наших забочусь. Их в городе немало осталось, нелегко им, слепым, помогать нужно. А я тем и живу, говорит, что хожу, суечусь, а то бы, наверно, Марья, на том свете был!»

Разговаривать с ней было интересно, но время бежало, и Хмелев понял, что даже с приходом Ивана Ивановича самое большое, что ему удастся у него получить, — это адреса слепых, а они, возможно, живут в разных концах города, и дай-то бог, как говорится, до ночи всех обойти.

Он вышел на улицу, походил возле дома, нетерпеливо поглядывая по сторонам, и уже решил было сходить в райвоенкомат тут неподалеку, на Шамшева, но в это время с Большого проспекта на Ораниенбаумскую свернул человек в черных очках и с палкой, и Хмелев сразу же подумал, что это и есть Иван Иванович.

Несмотря на слепоту, Иван Иванович Долотов шел довольно быстро, даже уверенно, не так уж и часто выбрасывая перед собой палку, видимо, хорошо знал свой маршрут.

Он так же твердо, ни разу не оступившись, хотя много намерзло льду, вошел в парадную и, взявшись за перила, стал подниматься по лестнице.

Следом за ним пошел Хмелев.

Но не успел капитан сделать и несколько шагов, как Иван Иванович обернулся и, склонив голову по-птичьи, прислушался.

— Кто это?

Хмелев коротко объяснил.

— Пожалуйста, идите за мной!

Через пять минут Хмелев уже сидел напротив Долотова за письменным столом и довольно подробно, хотя и торопливо — дорог был каждый час — рассказывал о цели своего прихода. Лицо Ивана Ивановича при этом оживилось, он то и дело протирал на носу свои черные очки, хотя был совершенно слеп: видимо, подумал Хмелев, делал он это по своей прежней привычке, когда еще видел.

Долотов только и мог, что дать фамилии и адреса четырнадцати слепорожденных призывного возраста. Все они работали надомниками: вязали маскировочные сетки или штамповали несложные металлические детальки для стрелкового оружия, словом, трудились для фронта.

Но эти четырнадцать человек, как и предполагал Хмелев, жили кто где, и, чтобы всех обойти, вряд ли хватит сегодня времени: теперь уже двенадцатый час. И он решил начать обход с Петроградской стороны, оттуда, по дороге в штаб, зайти на проспект Карла Маркса, а после обеда посетить других, живущих у Пяти углов, на Бородинской и на Клинском проспекте; по двум дальним адресам — на Охту и Щемиловку — он постарается сходить вечером, в крайнем случае завтра утром. А может, решил капитан, обойдется и без них, ведь полковой комиссар говорил «человек десять-двенадцать».

Вся надежда была на надомников: раз работают, значит, получают двести пятьдесят граммов хлеба — и на ногах. А те, что числятся в списке нетрудоспособных, скорей всего доходяги, дистрофики и вряд ли годятся для военной службы.

Чем больше Хмелев думал о задании, которое ему поручили, тем меньше верил, что из него выйдет какой-нибудь толк, но раз начальство решило, значит, ему, начальству, видней...

Он некоторое время служил в прожекторном полку и ясно представлял себе боевую работу на звуковых установках, и никак не мог взять себе в ум, как же овладеют этой техникой слепые? Он помнил, что и зрячих слухачей готовили месяц-полтора, тренируя их по пять-шесть часов в день и поднимая ночью по тревоге. Как же тут справятся слепые, да еще ослабленные голодом люди?

Ну, допустим, рассуждал дальше Хмелев, у слепых более тонкий, более изощренный слух и они далеко и на большой высоте обнаружат звук мотора вражеского самолета, но это ведь еще полдела. Пойманный на слух звук мотора, пусть и усиленный рупорами, нужно обработать, скоординировать так, чтобы он был одинаково слышен в обоих ушах, потом передать точные данные о высоте и дальности цели на