Смытые волной - Ольга Приходченко

– Эх, евреи, умные люди, и от своего ума сами и пострадали. Это ж надо было догадаться придумать сыновей божьих. Непорочное зачатие, святую деву Марию с мужем Иосифом, всю эту муру, чтобы земля их святой стала. И тут же нашлись другие умники, идею эту подхватили, на этом построили себе райскую жизнь на века. Одни стали верить в Иисуса Христа, другие в Мухаммеда, и пошло-поехало.

Его любимая тема, давняя песня, личная теория истории земли обетованной. Он опять поставил на патефон эту заезженную пластинку, которую столько уж раз заводил на базе, что она всем порядком надоела. Мне ее выслушивать в очередной раз и смотреть, как он жрет водку, тоже осточертело.

– К чему все это? И при чем здесь человек, за которого я выхожу замуж, который мне нужен?

– Как ты не понимаешь? А инфекция антисемитизма. Всегда есть под рукой такой идеальный универсальный инструмент, и ведь он уже сколько веков служит. Что бы ни случилось, кто во всем виноват? Жиды! Разве не так до сих пор? Клеймо это у нас – пятый пункт. Не хочу, чтобы ты на своей гладкой нежной коже чувствовала эту неприязнь. Она же через твоего будущего мужа может и на тебе аукнуться.

Он подошел к двери, снял замок с защелки, я поняла, что продолжения скромного застолья не будет.

– Неужели не сталкивалась с этим совсем? Не может быть, в Одессе же живешь. У нас их сколько, каждый пятый – точно, а то и четвертый, если скрытых раскрутить. И у тебя, я не сомневаюсь, дружки евреи есть. Молчишь? Смотри, как тайком все быстро обтяпала, раз, два – и под венец. Мой совет: все еще раз хорошенько взвесь перед тем, как сделать такой серьезный шаг в жизни. Как в партию вступить, так ты рогами уперлась. Я поначалу думал, что ты в бога веришь, как бабка твоя Пелагея, потому и не идешь, но потом засомневался. В бога, когда верят, матом не кроют. А ты, голубушка, грешна. Может, еще по чуть-чуть? Тогда опять защелкни замок. Расстроила ты меня очень. Знала бы ты, сколько я твоих грешков прикрывал.

– Каких еще грешков?

– Наивная ты девчонка и доверчивая. Наслышан я, что ты там, в отделе рассказываешь, какие ведешь разговоры, чьи стихи читаешь, чьи биографии. И как ты к нашей партии относишься. Все знаю. И про тебя, и про всех вас. Что голову опустила? С огнем играешь, девушка, так здесь сквозняка нет, искра погаснет в этом кабинете, так и не вспыхнув. Уважаю тебя за твою честность и откровенность, только предупреждаю: с твоим характером и длинным язычком в Москве подзалетишь на раз. Что очи свои ясные опустила? Ну, давай, махни чуток и ступай. О нашем разговоре никому. Дядьке привет, он-то хоть знает?

– Конечно.

– Не хочется тебя расстраивать, но Палыча выпрут не сегодня, так завтра. Жаль, уважаемый человек, классный опер, нюх какой у него на бандитов.

– С чего вы взяли, что его уволят из органов?

– Политика такая, одесситов из власти убрать. Твой дядька верит, что кому-то нужны его знания, его опыт, его честность. На хер никому это больше не надо. Воровать, дела обтяпывать, чтобы таскать наверх, он никогда не станет. Так сейчас кому такой нужен, я тебя спрашиваю? Ты что, не видишь, какая свора его окружает? Хуже псов цепных. Так собаке хоть дашь кусок, она и ластится. А этих кормишь, поишь – все мало, рвут на части. Было хорошо, а стало еще лучше. Я сам скоро уйду вот с этой своей подружкой. Хватит.

Он взял в руки бутылку, нежно погладил ее, словно ребенка по головке, подлил себе еще Смирновской и вылил залпом, не закусывая.

Так оно и вышло, как он говорил про Леонида Павловича, но я узнала об этом позже, уже в Москве.

Дни полетели, да какой там полетели – понеслись. Ничего не успевала. Светы Барановой мама на радостях сшила мне из белого кримплена строгий английский костюм и наряд на второй день: из тонкой парчи серебристого цвета блузу и длинную в пол юбку – на черном фоне вразброс легкие цветы. Наотрез отказавшись брать за работу деньги. Мы так приятно посидели вечером у них дома с Александром Ивановичем и Александрой Ильиничной. Они наперебой рассказывали, как жили в Москве, когда Александр Иванович учился в академии, как бегали по театрам. В общаге на Пироговке оставляли по очереди одну семейную пару сидеть со всеми детьми, а сами – полный вперед, гуляли по Москве до утра.

Билет был куплен на скорый 23-й поезд. Дабы оставить для всех надежду на возвращение, я из конторы, как советовал директор, не увольнялась, никаких заявлений не писала. Только самый приближенный круг на базе знал о моей свадьбе. В последний рабочий день посидели у нас в отделе, отметили уход в отпуск, и, конечно, были другие тайные поздравления. Все материально ответственные лица, без исключения, скинулись на подарок, который я должна была сама себе купить по собственному усмотрению. Почему-то все плакали, и я сама ревела. Даже не думала, что настолько привязана к этим людям, и, может быть, я расстаюсь с ними навсегда.

Когда уезжала с базы с Димкой, увидела, как навстречу бегут бригадиры рабочих и грузчиков; они окружили машину, сунули с букетом цветов какой-то подарок и пожелали счастья. Откуда, черти, прознали? Кто-то все же разболтал. Водители на карах и автопогрузчиках тоже сигналили мне вслед. Кагаты меня провожали, моя простая рабочая Одесса провожала.

Вечер был теплый, моросил нудный мелкий дождик; мы с Димкой разгружали машину с продуктами в нашем дворе. Когда разгрузились, ветер изменил направление и подул уже зверски холодный, закружилась даже поземка. Димка пошутил: «Это ваш москвич за вами ветер северный прислал, гонит вас отсюда, чтобы вы поторопились. Напрасно мы на балкон ящики занесли. Сейчас их перенесу назад в коридор, а то за ночь все перемерзнет».

– Ой, Димочка, мне завтра с утра еще в суд, а потом на вокзал. Хоть бы снега не навалило, а то наметет сугробы, не проедешь.

– Ольга Иосифовна, не волнуйтесь, я отвезу.

– Спасибо, дружище, меня мой дядька подбросит на милицейском уазике. Ты моих старушенций не забывай. Хорошо?

Утром бабка меня разбудила, чмокнув в лоб.

– Олька, выгляни в окно. Смотри, что на улице делается? Даже погода против твоего отъезда. Одевайся теплее, радиаторы ледяные, воды нет, и свет отключили. Спасибо, что газ еле-еле, но горит. Сейчас чаек скипячу. Все замерзло, красота какая, бесплатный хрусталь на деревьях повис. Целыми сервизами. Конец света какой-то.

Она обняла меня, стала опускаться на колени, обхватив мои ноги.

– Умоляю тебя, не уезжай, опомнись. Посмотри, что за окном – это божье предзнаменование. Мы никогда не будем больше вмешиваться в твою личную жизнь. Я клянусь тебе. Ничего страшнее чужбины нет. Не нужна тебе эта Москва. Ты всегда будешь там чужая, пришлая.

Что я могла ей ответить? Нужны были какие-то слова, чтобы утешить ее, но я не находила их, только комок подступал к горлу, еще немного – и захлебнусь в слезах.

– Алка говорит, что работу хорошую тебе нашла, без этого сумасшедшего дома, как на твоей базе. И зарплата выше. Загнала ты себя в этой чертовой конторе, будь она неладна, а мы не заметили, прости уж нас. Взгляни – трамваи-то не ходят, тоже не хотят, чтобы ты убегала. Они тебя все знают, сколько на них наездила.