Туманы Авалона - Мэрион Зиммер Брэдли

Вивиана велела девушке накрыться покрывалом и идти с нею. Медленно спускаясь с холма, она издалека заметила высокую фигуру Мерлина Талиесина, а рядом с ним неуверенно ковылял Кевин Арфист. Сегодня он показался ей еще более безобразным и неуклюжим, чем обычно, – точно сгусток жира, прилипший к краю серебряного подсвечника тонкой работы. А подле них… похолодев, Моргейна узнала стройную, мускулистую фигуру, блестящие, словно вызолоченное серебро, волосы…

Артур. Но ведь она знала, что меч предназначен для него. Вот он и прибыл на остров за этим даром – что может быть естественнее?

Он – воин и король. Маленький братик, которого она качала на коленях. Все это казалось Моргейне просто нереальным. Но в этом Артуре, в мальчике с серьезным лицом, что шагал ныне между двух друидов, она смутно различала черты юноши, увенчанного рогами Бога; при всей его смиренной торжественности она словно наяву видела взмах рогов, смертельную, отчаянную битву и то, как он пришел к ней, залитый оленьей кровью, – уже не дитя, но мужчина, воин, король.

По тихой подсказке Мерлина он преклонил колени перед Владычицей Озера. В лице его читалось благоговейное изумление. «Ну, конечно же, – подумала Моргейна, – Вивиану он прежде не видел, только меня, и то в темноте».

Но вот он увидел Моргейну, в подвижных чертах отразилось узнавание. Артур поклонился и ей («По крайней мере, – не к месту подумала девушка, – там, где он воспитывался, его обучили манерам, подобающим королевскому сыну»), – и прошептал:

– Моргейна.

Наклоном головы она приветствовала гостя. Итак, Артур узнал ее, даже под покрывалом. Пожалуй, ей должно опуститься перед королем на колени. Но Владычица Авалона не склоняет колен перед мирской властью. Мерлин мог бы встать на колени, и Кевин тоже, если его попросить, но Вивиана – никогда, ибо она – не только жрица Богини, но воплощает в себе Богиню так, как мужчины-жрецы мужских божеств никогда не узнают и не поймут. Вот и она, Моргейна, никогда впредь не склонит колен.

Владычица Озера протянула ему руку, веля подняться.

– Ты проделал долгий путь, – молвила она, – и ты устал. Моргейна, отведи его в мою обитель и накорми, прежде чем мы приступим к церемонии.

Вот теперь гость улыбнулся – не король, готовый принять власть, не Избранный, но просто-напросто изголодавшийся мальчишка.

– Спасибо, госпожа.

Уже в доме у Вивианы он поблагодарил жриц, принесших угощение, и жадно набросился на еду. Слегка утолив голод, он полюбопытствовал у Моргейны:

– Ты тоже здесь живешь?

– Владычица живет одна, но при ней состоят жрицы, по очереди ей служащие. Я жила здесь с нею, когда настал мой черед ей прислуживать.

– Ты, дочь королевы! И прислуживаешь?

– Нам должно ходить в служанках, прежде чем мы обретем право повелевать, – строго промолвила Моргейна. – В молодости она сама прислуживала Владычице, в ее лице я служу Богине.

Артур обдумал ее слова со всех сторон.

– Эту вашу Великую Богиню я не знаю, – наконец отозвался он. – Мерлин говорил мне, будто Владычица приходится тебе… нам… родней.

– Она сестра Игрейны, нашей матери.

– Так выходит, она мне тетка, – промолвил Артур, пробуя слово на вкус, как если бы оно казалось не вполне уместным. – Мне это все так странно. Отчего-то я всегда пытался убедить себя, что Экторий мне отец, а Флавилла – мать. Разумеется, я знал, что здесь кроется какая-то тайна; и поскольку Экторий упорно отказывался поговорить об этом со мною, я думал, это что-то позорное: дескать, я – бастард или чего похуже. Утера… моего отца я не помню, вот совсем не помню. Да и мать, по сути дела, тоже, хотя порою, когда Флавилла меня наказывала, – я порою мечтал про себя, что я живу где-то в другом месте, с женщиной, которая меня то баловала, а то отталкивала… а Игрейна, наша мать, очень на тебя похожа?

– Нет, она высокая и рыжеволосая.

Артур вздохнул.

– Значит, я и ее совсем не помню. Потому что в мечтах она походила на тебя… да это ты и была…

Гость прервался, голос его дрожал. «Опасный разговор, – подумала про себя Моргейна, – не должно нам толковать об этом». И спокойно промолвила:

– Съешь еще яблоко, они растут здесь, на острове.

– Спасибо. – Он вгрызся в сочную мякоть. – Все это так ново и странно. Столько всего со мной произошло с тех пор, как… – Голос его дрогнул. – Я все время о тебе думаю. Ничего с собою не могу поделать. Я сказал правду, Моргейна, – всю свою жизнь я буду вспоминать тебя, потому что ты у меня – самая первая, и буду думать о тебе и любить тебя…

Моргейна знала: ответить ей подобает сурово и жестко. Вместо того слова ее прозвучали мягко, но отчужденно.

– Тебе не должно так обо мне думать. Для тебя я не женщина, но воплощение Богини, к тебе явившейся, и кощунством было бы вспоминать меня как смертную. Забудь меня и помни Богиню.

– Я пытался… – Он умолк на полуслове, стиснул кулаки и угрюмо промолвил: – Ты права. Именно так и должно об этом думать: это лишь еще одно в череде странных событий, что случились со мною с тех пор, как меня отослали из дома Эктория. Загадочные, волшебные события. Как та битва с саксами… – Артур протянул руку и закатал тунику, явив взгляду повязку, густо смазанную уже почерневшим сосновым дегтем. – Там меня ранили. Вот только это первая моя битва… все было как во сне. Король Утер… – Артур потупился и сглотнул. – Я приехал слишком поздно. Я так с ним и не повидался. Тело было выставлено в церкви для торжественного прощания, я увидел его уже мертвым, а оружие лежало на алтаре… мне объяснили, что таков обычай, когда гибнет отважный рыцарь, оружие кладут рядом. И тут, пока священник читал «Ныне отпущаеши», зазвонили в набат – это напали саксы, – караульные вбежали прямо в церковь, выхватили колокольные веревки из рук монаха, вызванивающего похоронный звон, и забили тревогу; и все королевские дружинники похватали оружие и выбежали вон. Меча у меня не было, только кинжал, но я отобрал копье у одного из солдат. Моя первая битва, подумал я, но тут Кэй – мой приемный брат, Кай, сын Эктория, – сказал мне, что оставил свой меч в гостинице, так что пусть я сбегаю принесу. А я знал: это просто-напросто уловка, чтобы удалить меня из битвы; Кэй и мой приемный отец говорили, я еще не готов принять боевое крещение. Так что я не побежал в гостиницу, а пошел в церковь и схватил меч короля с каменного возвышения… Ну, так что ж, – оправдывался Артур, – Утер двадцать лет сражался этим мечом с саксами, наверняка он порадуется, что меч вновь вступил в битву, а не валяется без толку на истертых камнях! Я выбежал на свет и уже собирался отдать клинок Кэю, пока все мы выстраивались в боевой порядок, готовясь к бою, и тут я увидел Мерлина, и он громко вопросил – такого гулкого голоса я в жизни своей не слышал: «Где ты взял этот меч, мальчик?»

А я разозлился, что меня мальчиком назвали, после всего, что я совершил на Драконьем острове; и я сказал ему, что меч этот, дескать, для того, чтобы с саксами сражаться, а не затем, чтоб валяться на камнях; и тут подошел Экторий и увидел, что в руке у меня меч, и тогда они с Кэем оба встали передо мною на колени, вот так взяли да и встали! Мне не по себе сделалось, я и говорю: «Отец, зачем ты преклоняешь колени и брата принуждаешь к тому же? Ох, да встаньте же, это ужасно!» А тут Мерлин произнес этим своим грозным голосом: «Он – король, и должно ему владеть сим мечом». А в следующий миг из-за стены появились саксы – заиграли рога, – и уже не было времени рассуждать о мечах или о чем бы то ни было; Кэй схватил копье, а я вцепился в меч – и тут все и началось. Самой битвы я толком не помню… наверное, так оно всегда бывает. Кэя ранили – серьезно ранили, в ногу. А после Мерлин перевязал мне руку и рассказал мне, кто я такой на самом деле. Ну, то есть кем был мой отец. Подоспел Экторий, преклонил передо мною колени и сказал, что станет служить мне верой и правдой – как некогда служил моему отцу и Амброзию, – а мне было так неловко… и попросил-то он меня об одном лишь – чтобы я назначил Кэя сенешалем, когда обзаведусь своим двором. И конечно же, я сказал, что буду только рад, – в конце концов, он же мой брат. Ну, то есть я всегда буду видеть в нем брата. Из-за меча такой шум поднялся, но Мерлин объявил всем королям, что сама судьба заставила меня взять меч с камня, и, вот не поверишь, к нему прислушались. – Артур улыбнулся, и при виде его растерянности Моргейну захлестнули любовь и жалость.