Большая грудь, широкий зад - Мо Янь

Вошедший Сыма Лян принёс с собой горький запах софоры.

— Отца вместе с шестой тётушкой и её мужем отправляют под конвоем в округ, — негромко сообщил он. — Муж третьей тётушки вместе с остальными налаживает плот для переправы.

— Лян! — крикнула со двора матушка. — Бери младших дядюшку и тётушку и дуй на дамбу, задержи их. Скажи, провожать приду.

Река вздыбилась стремительным мутным потоком, неся колосья несобранного урожая, плети батата и трупы животных, а на стремнине среди валов плыли, переворачиваясь, целые деревья. Все три каменные опоры моста через Цзяолунхэ, разрушенного Сыма Ку, уже скрылись под водой, и о его существовании напоминали лишь бурные водовороты и оглушительный рокот волн. Кусты на обоих берегах тоже затопило, лишь иногда над водой показывалась ветка с зелёными листочками. Над ширью разлива вслед за волнами метались синевато-серые чайки, то и дело выхватывая из воды мелкую рыбёшку. Дамба на другом берегу прыгала вдалеке в разлившихся насколько хватало глаз водах, похожая на еле различимую чёрную верёвку. Вода плескалась всего в нескольких цунях от гребня дамбы на нашем берегу, и кое-где желтоватые язычки дразняще лизали её, образуя небольшие потоки, которые с журчанием переливались на внутренний склон.

Когда мы забрались на дамбу, Бессловесный Сунь справлял нужду, выпростав недюжинных размеров хозяйство, и струя с бульканьем падала в реку, словно жёлтое вино. Завидев нас, он приветливо улыбнулся, достал из кармана штанов свисток из патронной гильзы и издал несколько заливистых трелей, похожих на птичьи, — то тихо, как хуамея,[107]то короткими вскриками, как иволга, то жалобно, как жаворонок. Насвистевшись, он с мычанием стал совать мне в лицо этот полный слюны свисток с очевидным намерением подарить. Я отступил на шаг, робко глядя на него. Мне никогда не забыть, Сун Буянь, дьявол, твоё лицо, когда ты убивал людей, размахивая своим бирманским мечом! Он снова стал тянуть ко мне руку со свистком, уже с беспокойством на лице. Я пятился, а он подходил всё ближе.

— Нельзя от него ничего брать, дядюшка, — прошептал за спиной Сыма Лян. — Немой свистит в свисток — тут и дьявол на порог. Он с этим свистком на кладбище ходит бесов вызывать.

Немой что-то рассерженно мыкнул, пихнул свисток мне в руки и направился туда, где целая толпа сколачивала плот. Больше он не обращал на меня внимания. Сыма Лян забрал свисток, поднял повыше и стал пристально разглядывать на солнце, словно пытаясь раскрыть какой-то секрет.

— Я, дядюшка, родился в год Кота, — заявил он. — Этот знак не входит в число остальных двенадцати, поэтому ни у одного беса силы надо мной нет, так что свисток этот я подержу у себя. — И сунул его в карман.

Карманов у него на зелёных штанах по колено было множество: он собственноручно нашил их толстой иглой снаружи и внутри из лоскутков самых разных цветов. Каких только диковин не было понапихано в этих карманах! И камушки, менявшие цвет в свете луны, и пилка, чтобы резать куски черепицы, и абрикосовые косточки самой разной формы, пара воробьиных лапок, две лягушачьи черепушки, зуб, который он сам себе вытащил, зуб, выпавший у восьмой сестрёнки, и один, что выпал у меня. Выпадавшие у меня зубы матушка бросала во дворе, за дом, а он подбирал. Совсем не простое дело найти молочный зуб на пустыре у нас за домом, где всё заросло густой травой и загажено собаками. Но Сыма Лян говорил: «Если очень хочешь найти какую-то вещь, она сама выпрыгнет перед глазами». Теперь в его хранилища добавился и волшебный свисток.

Солдаты семнадцатого полка, как муравьи, тащили по проулку к дамбе тяжёлые сосновые брёвна: на главной улице с грохотом разбирали сторожевую вышку Сыма Тина. Верховодил там Сунь Буянь: он отдавал солдатам приказы, и они скрепляли брёвна толстой стальной проволокой. Техническое руководство взял на себя почтенный Цзунь Лун, самый искусный плотник в деревне. Выказывая норов, немой бешено мычал, как озлобленная огромная обезьяна, и брызгал слюной. Цзунь Лун стоял перед ним, почтительно вытянув руки по швам, с пилой в правой руке и топором в левой. Колени — все в шрамах — тесно сомкнуты, тощие голени как костыли, обут в сандалии на деревянной подошве.

В это время из проулка вылетел охранник на велосипеде с карабином за спиной. Он оставил велосипед и, пригнувшись, стал забираться на дамбу. Где-то на среднем уровне нога у него провалилась в мышиную нору. Когда он её вытащил, из отверстия хлынул мутный поток.

— Гляди, прорывает, — толкнул меня Сыма Лян. — Заделывать надо.

— Беда! — заорал солдат. — Тут дыра!

Бойцов семнадцатого охватила паника, они бросили свои дела и в страхе уставились на размываемое водой отверстие. Паническое выражение появилось даже на лице немого, когда он бросил взгляд на реку, воды которой бушевали выше самого высокого дома в деревне. Вытащив из-за пояса бирманский меч, он отшвырнул его, быстро скинул тужурку и штаны и остался в коротких трусах, которые топорщились, будто вырезанные из листового железа. Потом что-то громко промычал своим солдатам, которые, замерев, уставились на него, как стайка дятлов.

— Чего ты от нас хочешь? — громко спросил боец с кустистыми бровями. — Чтобы мы в воду сиганули?

Немой подскочил к нему, заграбастал за воротник и потянул вниз так, что отлетело несколько пластмассовых пуговиц. Разойдясь, он в конце концов даже чётко выпалил:

— То![108]

— Служивые, — обратился к ним Цзунь Лун, глянув на отверстие в дамбе и на водовороты на реке. — Это ходы земляной крысы, внутри они расширяются и становятся больше чана для воды. Так что первым делом надо раздеться и начинать заделывать их. Давайте, скидывайте всё, ещё немного — и будет поздно.

Цзунь Лун снял заплатанную куртку и бросил перед немым. Солдаты тоже поспешно поснимали одежду, а один куртку сбросил, но штаны снимать не стал.

— То! — снова чётко произнёс разъярённый немой. Да уж, если припрёт, собаки через стены сигают, кошки на деревья взлетают, зайцы кусаться начинают, а немые — говорить. — То! То! То! — безостановочно ревел он, словно закрепляющий успех отряд прорыва.

— Я без трусов, командир! — промямлил солдатик.

Немой схватил меч, приставил тупым краем к горлу солдатика и провёл пару раз.

— Я сниму, почтенный немой, сниму, вот… — побледнев, лепетал тот дрожащим голосом. Он наклонился, суетливо размотал обмотки и скинул штаны, обнажив белый зад и крохотную писюльку с редкой порослью и тут же стыдливо прикрылся рукой.

Немой заставил бы раздеться и охранника, но тот кубарем скатился с дамбы, вскочил на велосипед и, раскачавшись на педалях, стрелой помчался прочь с криком: «Прорывает! Дамбу прорывает!»

Немой сложил одежду в одну кипу и связал обмоткой, а Цзунь Лун собрал у основания дамбы целый ком бобовых стеблей и плетей и утоптал вместе с бамбуковыми фашинами. Несколько солдат помогли ему затащить этот ком наверх. Взяв под мышку связку одежды, немой собрался было уже прыгнуть в реку. Цзунь Лун указал ему на воронку водоворота, достал из ящика с инструментами плоский флакон зелёного стекла и вытащил пробку. Шибануло спиртом. Немой принял флакончик и, задрав голову, приложился. Выставив большой палец, он покачал им перед Цзунь Луном и громко выдохнул: