Харроу из Девятого дома - Тэмсин Мьюир

Механический щелчок открывающейся двери разнесся по всей станции.

– Спасибо, – сказал император и прервал связь. Больше никто не говорил.

Сирена замолчала, но еще долго звучала у тебя в ушах. Коммуникатор снова затрещал, и Августин устало произнес:

– Вот дура. Она прекрасно знает, что нельзя смотреть в точку, расположенную ближе километра от точки предсказанного прибытия. Что ж, он добрался быстро. Давайте все спать.

И ты пошла спать. Ставни больше не поднимались. Позднее ты узнаешь, что они не поднимутся никогда, что в ближайшие дни Митреум будет защищен еще сильнее, чтобы император Девяти домов мог следить за приближающимся врагом. Но в ту ночь ты просто легла рядом с Телом и заметила, что ее глаза широко открыты и что в темноте они мерцают золотом, как погребальная маска.

– Любимая?

– Он грядет, – сказала она нетерпеливо и изумленно. Ты никогда не слышала таких интонаций в ее низком многоликом голосе. Прямо сейчас она говорила голосом отцовского рыцаря: – Он близко!

Удивлялась ли она раньше? Тревожилась ли? Ты лежала лицом к ней, в считаных сантиметрах от ее влажно блестящей кожи, которая должна была оставить отпечаток на твоей подушке, в сантиметрах от закушенной нижней губы. Ее глаза, которым ночное освещение придало болезненно-янтарный свет заживающего синяка, смотрели сквозь тебя. Тело была напугана. Казалось вполне естественным, что в этом нереальном месте, на пороге смерти, ты сможешь коснуться ее. Страх смерти превратил твое преклонение в отчаяние, или, может быть, в желание. Ты протянула одну руку к замерзшей пряди волос у нее на затылке, ты придвинулась ближе и поцеловала эти прелестные мертвые губы.

Конечно же, ты не смогла этого сделать. Там ничего не оказалось. Она отдалилась от тебя, как всегда делали твои галлюцинации. Ты до нее не дотронулась. А может, и не пыталась. Тело смотрела на тебя с выражением, до ужаса напоминающим жалость.

– Пожалуйста, – сказала ты и снова потянулась к ней. У тебя вдруг закружилась голова. Ты сдвинула плащ, прикрывавший ее плечо, ты прижала руку к ее животу. Ее достоинство не было потревожено твоей грубостью, твоим безумием, твоей поспешностью. Может быть, ты снова ничего не сделала.

– Пожалуйста, – снова попросила ты.

Как будто бы ты не пересекала никаких границ, перекрывая безмолвный рев у тебя в ушах, Тело сказала:

– Мне нужно уйти ненадолго.

И ты немедленно пожалела обо всем.

– Я что-то сделала не так.

Ее неподвижные мертвые брови еле заметно дрогнули.

– О чем ты? – спросила она.

Ты не представляла, как ответить на этот вопрос. Тело вытянула руку, как будто хотела закрыть тебе глаза. Ты слишком устала, чтобы представлять, какими бы оказались эти пальцы на твоих веках, как она задела бы твой нос. Ты просто покорно закрыла глаза, а потом – несчастное ты создание с разбитым сердцем – ты крепко заснула.

Утром Тела рядом не оказалось.

* * *

– Вот стратегия боя, – сказала Мерсиморн. Она выкатила огромный пласт непрозрачного белого плекса и поставила перед обеденным столом, за которым сидели ты, Ианта, Августин и Ортус. Император пристроился с краю и занимался своими собственными делами, обложившись планшетом, схемами, стилусами и листками для записи. К этому моменту прошло почти два месяца со дня смерти четырнадцатой планеты. Окна оставались закрытыми несколько недель. Это усиливало ощущение жизни в клетке, но ты почти не обращала внимания: в Дрербуре окон не было. Правда, там ты всегда ощущала глубину, и она давала тебе ощущение свободы, невозможное среди этих плоских колец и коридоров.

Твоя наставница стояла на виду у всех собравшихся и в своем ханаанском плаще выглядела хрупкой, как белый цветок с серединкой цвета гнилого персика. Она говорила:

– Бой может продлиться три часа. Или восемь. Или неделю. Учитывайте, что время нестабильно, и действуйте соответственно. Дальше!

Святая радости взяла толстое черное перо с мягким кончиком и нарисовала на белой доске большой цилиндр. Разделила его на примерно равные части и подписала каждую: эпироический, мезороический, батироический, баратрон.

– Большая часть боя пройдет здесь, как обычно, – сказала она, жирно подчеркнув слово «эпироический». – Надо как можно больше пользоваться возможностями берега. Когда Зверь устанет – вы это поймете, потому что он попытается убежать, мы загоним его на мезороический слой, потом на батироический, потом на баратрон. Когда мы окажемся там, откроется устье, куда мы его и загоним. Все просто! Ну, то есть нет, – кисло добавила Мерсиморн на случай, если кто-то сам не догадался.

– Я настаиваю, что мы должны гнать его вниз с самого начала, – сказал Ортус.

– Ну уж нет! Спасибо! Мы тут не все гарпунщики. Давайте дальше, – ответила она, но святой долга еще не закончил. Как иногда с ним случалось, он надавил на нее с силой, сравнимой с гравитацией. Тяжело сказал:

– Наша самая быстрая битва со Зверем произошла на батироическом слое.

– Да. И Восьмой номер не устал к тому моменту, как мы загнали его на баратрон, так что Улиссу из Первого дома пришлось заталкивать его в устье силой, и теперь он, как принято выражаться, горит в аду! Это Зверь Воскрешения, солнышко! Спасибо! Дальше!

С другого конца стола подал голос император, не отрывающий от бумаг взгляда черных, обведенных белыми кругами глаз:

– Это был поступок настоящего героя.

– Беда в том, что герои всегда умирают, – пояснил Августин, который перебирал край скатерти длинными изящными пальцами. – Нельзя назвать героем того, кто не погиб героически. Ортус, я полагал, что стратегия с уходом вниз хороша, когда вы впервые с ней выступили, но теперь мы знаем, что последний удар, нанесенный Зверю, должен быть резким и окончательным. Лучше бы я сражался девять лишних часов, но Улисс бы сидел сейчас рядом с нами, предлагая очередную секс-вечеринку. Все лучше, чем смотреть, как он изгонял эту тварь.

– Я ненавидела его секс-вечеринки, – сказала Мерсиморн, чуть не плача.

– Мы знаем, радость, – ответил Августин, – мы знаем.

Ты смотрела на Ианту. Она не выносила всякие собрания и прочую организованную активность, где ей приходилось иметь дело с чужим мнением. Это казалось тебе странным, если учесть то, что всю свою жизнь она провела в объятиях сестры. Она сидела, скрестив бледную живую руку с золотой костяной, и обе руки сильно выделялись на фоне мерцающей радужной белизны плаща. Волосы ее тонкими прямыми прядями спадали на плечи. Она откинула голову на спинку стула, как будто могла заснуть в любой момент. Она посмотрела на тебя, и ты быстро отвела глаза, но она успела заметить твой взгляд.

Недавно ты поняла, что молишься, чтобы предательницей не оказалась Ианта. Перед глазами у тебя все время стояла Коронабет, оказавшаяся в руках Крови Эдема. Насколько ты могла понять, сестру Ианта любила больше, чем себя, – и это было единственное существо, которое она так любила. Ради своей сестры Ианта воткнула нож тебе в руку, глядя тебе в глаза.