Вот пришел великан… Это мы, Господи!.. - Константин Дмитриевич Воробьёв

из босой ступни вершковый осколок бутылки… Уютной и мягкой кажется постель из мокрых ольховых листьев в затхлом, тинистом болоте.

К полуночи Сергей и Ванюшка вышли из гряды леса. Путь пересекала шоссейная дорога, за которой расстилалось поле с темнеющими на нем точками домов. Под ногами шуршало жнивье, нелепые тени двигались неотступно с левой стороны. Не любил Сергей собак – и по-собачьи злился на них. Услышит шаги лохматка, вылезет из конуры – и заведет со скуки волынку-хныканье на долгие часы. Километра три пройдут беглецы, а жестянкой дребезжащий брех всё катится за ними. Поле вскоре кончилось. Ноги стали чокать по водянистому лугу. Где-то впереди всхрапывали испуганные приближением людей лошади, отчетливо звякали вязавшие их цепи. Затем показались силуэты двух пасущихся коней, и послышалось короткое «тппрру». Ноги сами вросли в землю, но лишь на секунду.

– Останавливаться не надо, – прошептал Сергей. – Это крестьянин пасет лошадей…

Из-за крупа ближней лошади боязливо вышел человек в белых портках и рубахе. Видно было, что он только что покинул дом.

– Здравствуй, хозяин! – приветствовали его беглецы.

– Аш не супранту русишкай. Мано жмона шек тэк…[14]

Ни Сергей, ни Ванюшка не понимали, что́ говорит литовец. Но когда, осмелев, тот взял за локоть Ванюшку и повернул его к дому, – поняли, что он приглашает их к себе.

– А ты, дядя, не полицейский? – серьезно спросил Сергей.

– О, Езус Мария, не, не! – поняв, замотал головой крестьянин. – На эйнаме! – настаивал он.

– Можно пойти, – сказал, подумав, Сергей. – Ведь в доме не знают, что он встретил нас… не ждут, следовательно. Захожу первым я, потом хозяин, и сзади – ты. В случае чего – вот! – мигнул на карманы с голышами…

Щелкнув задвижкой, хозяин пропустил Сергея. Стукнувшись лбом о косяк, тот вошел в темную, пахнущую табаком избу. Хозяин долго чиркал зажигалкой. Метнувшись, свет озарил его обитель, сплошь увешанную листьями самосада. В углу стояла грубо сколоченная из досок кровать; подвешенная на веревке, болталась зыбка, и, повернувшись спиной к вошедшим, застегивала кофточку женщина.

– Тут, знаешь ли, свои, – буркнул Сергей, и Ванюшка вынул руку из кармана.

– Русские товарищи? – улыбнулась женщина.

– Вы нас извините, пожалуйста, – любезно проговорил Сергей – и вдруг на минуту увидел свое отражение в висящем старом зеркальце. Но это же был не он, не Сергей! Коричневый от засохшей грязи и крови лоб, чугунного цвета пя́тна под глазами и на щеках, всклокоченная, давным-давно не бритая борода и спутанные волосы на голове с прилипшими к ним листьями крушины.

«Как же они не боятся меня? – взглянул он на хозяина. – Это же не лицо!..»

– Иезас не понимает по-русски, – кивнула женщина в сторону мужа. – Да вы садитесь, – продолжала она, – тут никто не видит…

В сумку из-под сыра была всунута коврига хлеба, два куска сала, пучок самосаду и спички. Женщина вышла проводить беглецов, указала, где живут полицейские и как обойти их, где нужно перейти речушку, которая течет вон там, кивнула она. Женщина сокрушенно качала головой, глядя на босые ноги несчастных. Сердечно простившись с гостеприимными хозяевами бедной избы, Сергей и Ванюшка растаяли во мраке…

После этого три ночи не заходили в дома. На четвертую, пересекая лесную лужайку, увидели пасущуюся корову, привязанную за веревку, и под животом у нее крохотного теленка.

– Тпружиня, тпружиня! – негромко позвал Ванюшка.

Корова ответила доверчивым мычанием.

– Ручная! Подоим немного, – обрадовался Иван.

Сергей с котелком в руках начал подкрадываться к вымени. Ванюшка опасливо заходил спереди. Вымя было влажное и горячее: видать, теленок только что сосал молоко. Сергей потянул издали сосок – и упругая струйка цвикнула к его ногам. В ту же минуту корова решительно отодвинулась, не переставая мычать.

– Дай ей хлеба! – предложил Сергей.

Жуя хлеб из рук Ванюшки, корова позволяла Сергею манипулировать у вымени.

– Скорей, хлеб конч… – И, поднятый за штаны на рога, Ванюшка отлетел в сторону.

Задетый копытом, жалобно звякнул котелок, перевернувшись вверх дном. Плюнув на требухастый живот коровы, Сергей поспешил к Ивану…

…Дни конца сентября стояли погожие, солнечные. Светлые тихие ночи позволяли беглецам проходить по двадцать – двадцать пять километров. Где-то позади остался крупный литовский город Шяуляй. Лежали на пути Паневежис, Даугавпилс, а затем – родная земля.

От Паневежиса почти до Даугавпилса тянется густой, дремучий лес с труднопроходимыми болотами и топями. В последних числах сентября беглецы вступили в него – и уже решались идти днем. Иногда в лесу встречались дровосеки. Они угощали путников самосадом, охотно рассказывали новости войны.

Утренние заморозки давали себя чувствовать раздетым, почти голым беглецам. Ложилась изморозь лишь под самое утро, когда первый луч солнца скользил по верхушкам сосен. Тогда коченели ноги, и переставлять их было невмочь. В одно из таких утр Сергей и Ванюшка забрались в сарай, стоявший на опушке леса. Мягкая овсяная солома угрела озябшие их тела, и вскоре они спали сном мучеников и праведников. Но там, где они улеглись, были гнёзда кур. Выстроились хохлатки в ряд у подножия вороха соломы – и подняли испуганный гвалт. Хозяйка вышла поглядеть причину курьего переполоха.

Подставив лестницу, полезла на скирду. Увидев же двух спящих дикого вида людей, она в ужасе скатилась вниз, причитая и охая. Проснувшись, Сергей растолкал Ванюшку, готовясь к поспешному отступлению. Но в это время из дома вышел еще бодрый старик и смело направился к сараю. Кашлянув раза два на всякий случай, он в нерешительности начал взбираться на солому. Сергей с виноватой улыбкой поднялся ему навстречу.

– Извини, отец… Холодно, зашли вот.

– Невелика беда, служивые! – чисто по-русски ответил дед. – Зашли б в дом: я да бабка… Лесник я.

Выпили у лесника кувшин парного молока, дал дед Ванюшке деревянные башмаки – и долго печалился тем, что нет у ребят берданки.

– Без оружия вам не под стать. Берданка – милое дело!.. Вы ить на Двинск[15] держите путь? А там эсэсовцев до черта в лесу… Ловят