Норвежская рулетка для русских леди и джентльменов - Наталья Копсова

Я заметила на одной из полок целую серию книг о тайнах сразу всех древних цивилизаций: Майя, Атлантиды, Месопотамии, Тибета, Египта и Крита и решила что-нибудь взять почитать. Рядом стоял милый томик с моими любимыми «Письмами к незнакомке», который я сама подарила Алене чуть больше года назад на ее день рождения, соседней с ним книжкой оказался нечитанный мною ранее аленький томик «Превратностей любви» того же автора. Чистого любопытства ради я решила взять полистать лишь увесистый фолиант «Великие любовницы». Мне действительно кажется, что маленькая красненькая книжица с «Превратностями» сама собой, по своей собственной воле и инициативе, сунулась мне в руки. И труден к воображению тот испытанный мною, почти инфернальный ужас, когда совершенно случайно и наугад открытая страничка мистически гласила:

«Есть женщины, по природе своей необычайно прелестные и живые, которые за несколько лет замужества совершенно тускнеют и гаснут. Их мысли и взгляды муж так высокомерно третирует, что они теряют всякую уверенность в себе, превращаются в существа пугливые, унылые и начинают держаться с видом побитых собак. Муж поступает так в силу бессознательного упоения своей властной, ревнивой и завистливой придирчивости, и их первому любовнику понадобится много чуткости и нежности, чтобы вернуть им доверие к жизни».

О нет, о нет – неужели и вправду провидение всегда старается наступить несчастному человеку на его «любимую» больную мозоль? И такие горькие, а вовсе не соленые слезы мгновенно вскипели на моих глазах. Тогда, чтобы удержаться на плаву, чтобы не поддаться обвальному стерегуще-голодному отчаянию, чтобы как можно скорее выкарабкаться из трясины скользких, холодных, затягивающих в липкую воронку утрат, черных печалей, как утопающий за соломинку, схватилась я за «Великих любовниц». Начала с Марии-Антуанетты и действительно постаралась как можно комфортнее угнездиться с книжкой на Аленином «сталинском» диване, чтобы ничто «другое» не отвлекало. Дойдя до описаний гильотинирования французской королевы, я вдруг осознала, что строчки из Моруа моментальной вспышкой высветили и сразу же на корню пресекли практически неосознаваемое, но все это время копошившееся где-то в глубоких лабиринтах мозга желание поскорее очутиться в тепле и уюте собственного дома, а нахальный побег выветрить из памяти, как плохой сон. Буду стараться и дальше выдавливать из себя собственного раба по капле, и пусть меня будет корежить столь же сильно, как наркомана при ломке!

На середине трагического развития судьбы несчастной шотландской королевы Марии Стюарт (Бывает у других еще хуже, чем у меня. Слава Богу, что я не королева!) зазвонил телефон. Я быстренько подбежала и подхватила трубку, совершенно уверенная в том, что заботливая подруга звонит меня проведать.

– Хелена?! Хелена, выслушай меня наконец, не вешай трубку… Хелена, это Ханс говорит… – с трагическими интонациями античных героев произнес по-норвежски концентрированный до густоты дегтя мужской баритон. Голос был как деготь темен и с таким глубоким придыханием, как если бы человек задыхался после долгого бега. Мне стало слегка не по себе от даже на расстоянии хорошо ощущаемой мрачности невидимого собеседника: – Ты не можешь… Ты не должна так поступать с людьми, Хелена. В конце концов это нечестно, я ведь всегда старался для тебя, выполнял все пожелания и капризы. Но не подумай, что звоню с упреками. Нет, вовсе нет! Просто объясни мне, что же все-таки произошло? Почему ты порвала со мной так резко и так неожиданно, не хочешь разговаривать, избегаешь встреч? Что случилось? Я ничего не могу понять! Мне кажется, я заслуживаю хотя бы ответа. Если ты на что-то обижена, так скажи, а не мучай. Ты слушаешь меня, Хелена?

Я аккуратненько положила трубку на рычаг. Нехорошо читать или подслушивать чужие сердечные признания и личные тайны, так меня мама учила, а Алена ничего никогда не рассказывала мне о Хансе. Бог его знает, чем он там ей насолил, и не мое это дело. Вновь вернувшись на диван к книгам, я внезапно почувствовала какое-то острое, волнующее и светлое желание. Прислушавшись к себе получше, я удивилась: то было огромное желание рисовать. Прошло несколько лет с тех пор, как я забросила в письменный стол свои краски, кисти и карандаши; просто совершенно ни на что не стало хватать времени. Тут среди многочисленных подругиных фолиантов блеснули новенькие учебники по рисованию с вклеенными в них набором пастелей, туши, кисточек, фломастеров и листами специальной ворсистой бумаги.

Давным-давно, теперь кажется, в прошлой жизни, я неплохо рисовала и училась в «Доме с Волшебными Окнами» – так я любовно величала свою художественную школу. Наши «Волшебные Окна» были лишь витражами из цветных стекол, сделанными руками совсем юных учеников, но любой готический собор мог бы им позавидовать.

Я взяла в пальцы красноватую сангину (о, какое забытое и приятное ощущение!), вытянула лист бумаги и быстро-быстро принялась набрасывать чей-то портрет. Трудилась усердно, забыв о времени, часа два. Рука, вспоминая былой навык, сама решала, что рисовать, и выводила черты, какие только хотела. Растерев указательным пальцем последние тени по надбровным дугам и за ушной раковиной, я обнаружила, что получила довольно похожий портрет сына в три четверти оборота, и только во всей полноте осознала, ради чего собственно не пошла сегодня на курсы. Мне надо поговорить с Игорьком до прихода отца и, может быть, с ним встретиться. Сын обычно приходил из школы где-то после двух, и, чтобы разобраться, как жить дальше и что следует делать, мне просто необходимо знать, как воспринял, как отреагировал Вадим на мой уход.

Мигающие зелеными цифрами электронные часы на телевизоре показывали без пяти три. Сыночек не отозвался, наверное, забежал к каким-нибудь друзьям-приятелям, напрочь забыв про уроки. Ах, как страшно он сегодня разочаровал свою мамочку, слушающую сейчас бесконечно протяжные, тоскливо безответные позывные, разносящиеся по углам большой просторной квартиры. Как же нужно мне было бы с ним поговорить!

Тяжко вздохнув, я отправилась на кухню, чтобы к Алениному приходу учинить какие-нибудь разносолы нам на обед. Вроде бы хозяйка обещала утку оставить размораживать… Так началась моя новая, странная, бессемейная жизнь.

После окончания лекции по Юниксу я с час поредактировала на компьютере свое англо-норвежское CV и, более-менее удовлетворенная содержанием и формой, распечатала его на принтере в пяти экземплярах, а затем скачала сразу на три диска. Аленка твердо уверила меня, что ее добрые коллеги проверят, исправят и, если понадобится, сами подредактируют текст в течение ближайших трех дней. Сегодня я была собой удовлетворена и казалась двигающейся в правильном направлении поиска подходящей работы. С сознанием добросовестно выполненного дела (хотя ошибки всенепременно отыщутся в неродных языках, но, как говорится, все, что могу!) накинула я на плечи пушистую белую шубку, лихо натянула на одно ухо берет и собралась ехать домой. Ах, нет – не домой. Теперь у меня как бы нет дома – я живу почти нигде на птичьих правах и являюсь бездомной по определению. Но я дала себе твердое слово, что как только найдется хоть какая долговременная работа, так сразу сниму себе посильное жилье и перестану напрягать пожалевшего меня человека.