Ижицы на сюртуке из снов: книжная пятилетка - Александр Владимирович Чанцев

свое, своеобычное. Интерес – к литературам и авторам странным, не похожим, аутсайдерским. Не тронутым, как сказали бы мы сейчас, глобализационной уравниловкой.

Историческое мировоззрение Бориса Дубина вообще – повод для серьезного аналитического труда. Да, он осуждает связанность существования в советское время, но – тоньше обычного в наши дни безоглядной тотальной критики. Констатирует чутко, что ощущение полной вписанности во время было, невольная игра слов, очень кратковременно: «последнее, что помню, конечно, связано с перестройкой: тогда казалось, что все, раздвоение ушло навсегда, мы живем там и тогда, где и когда живем, по нам идет время, мы и есть часы» – у многих энтузиазм продлился гораздо дольше… Или о модерне – «модерн – то, чего не хватало. Ну, такой высокий модерн: условно говоря, от Бодлера и до Второй мировой войны. Может быть, с небольшим протяжением на Целана». Не хватало и не хватает. Потому как что греха таить – не только очень много авторов и книг этого самого высокого модерна не перевели, не прочли, но и – стоило ли, право, бороться во время той самой перестройки и постперестройки с советским соцреализмом в литературе, если сейчас даже молодые авторы по собственной воле охотно пишут в том же ключе, а модная Монеточка с улыбочкой сокрушается в песне, что «мне так часто снятся годы / Когда строили заводы / Шум, прогресс – / Наворачивают слезы».

Для слез, право, есть и другие поводы.

Ангелы в шинелях

Максим Гуреев. Тайнозритель. М.: Эксмо, 2018. 416 с

Максим Гуреев хоть и «выстрелил» в этом году сразу несколькими книгами – прозаической, о Бродском, о Пригове и «Повседневной жизнью Соловков» – все равно писатель скрытый, камерный, тихий в том бибихинском, исконном смысле, когда тихо сказанное слово крик перевесит. Эта непубличность, невовлеченность в белый шум, возможно, и позволяет Гурееву сосредоточенно заниматься еще многим – эссеистикой, документальным кино, а еще замечательно снимать (сказал бы «смотрите его Фейсбук», да и он закрыт, для немногих друзей только). Большой книги прозы же не было очень давно по нынешним временам – с «Быстрого движения глаз во время сна»[119] в 2011 году.

В «Тайнозрителе» можно, кажется, найти своеобразные «приветы» тому, что близко Гурееву, что так или иначе участвовало в становлении этой прозы. Например, фотографическая выстроенность страницы («возле полуразрушенных церковных ворот стоял человек в гимнастерке и курил»), кинематографические отсылки. Здесь не так уж редко можно встретить ангелов, как в «Небе над Берлином» Вендерса. Но живут они в бараках, трущобах, на кладбищах, как герои (антигерои для других) «Ладоней» Аристакисяна, копошатся там. «Ангелы спрятались до поры, чтобы не нарушать привычного распорядка, заведенного в доме на Щипке. Если утром тут еще бурлила какая-никакая жизнь, то часам к одиннадцати все затихало. Барак пустел. Разве что Куриный бог, слепая мать Зои Зерцаловой с первого этажа да сторож деда Миша по прозвищу Тракторист подавали признаки жизни. В том смысле, что бормотали что-то себе под нос, ворчали, переругивались, если представлялась такая благая возможность, пытались подогреть себе хотя бы чай, но проявляли при этом полнейшую беспомощность». Здесь вообще целый веер киноцитат: и дети бегают играть, быть с мертвыми, как ели их конфеты с могил в «Волчке» Сигарева, а взрослые мужчины там устало и страшно работают, как в «Смиренном кладбище» А. Итыгилова.

Есть и те литературные отпечатки в снегу, по которым можно догадаться, где исток и близкие. «Корявые фразы», «можешь за меня спрятаться» (прятки не телом, но душой), блаженные и калеки – Платонова как не вспомнить? Павел-Савел, идиоты за партами, пассажи и списки-перечисления (женских имен, 14 святых помощников) в духе исключений из правил русского языка – «Школу для дураков» тайнозритель наблюдал.

Тайнозритель вообще пишет о том, пишет то, что не только самое незаметное, обыденное, некрасивое на первый взгляд, но – испытывает внимание к таким разломам в бытие и быте, тем, которых вроде и нет, точно не на нашей сетчатке. «Как это – хотеть? Что есть молодость?», задаются вопросами герои, они не знают, как это – засыпать, что такое лечиться. Это то, что мы видим самыми уголками глаз, может быть, когда в них попала снежинка и потекла детская слеза. Или во сне («быстрое движение глаз во время сна» – по-английски, кстати, R.E.M., созвучная своей меланхоличностью группа с самым известным видео про ангельские крылья на плечах сломленного человечка, сломанной игрушки).

«Отсюда он смотрел вниз, на кривые, заваленные снегом улицы, на нестройные ряды домов, на трамвайную линию, на здание Павелецкого вокзала, на штабеля невыносимо пахнущих креозотом шпал, что так напоминали аккуратно нарезанные и сложенные на тарелке ломти черного хлеба. А еще на столе стояла банка с яблочным повидлом. При помощи столовой ложки можно было вычерпывать это повидло, намазывать его на хлеб и есть, запивая огненным, только что закипевшим чаем. Изо рта шел пар». Кто еще всматривается в этот пар, ищет в нем не красивые метафоры и тайные намеки на горнее, но его собственную бедную суть? Анатолий Гаврилов в своих асктетичнейших миниатюрах или проработавший водителям Дмитрий Бакин? Пожалуй, и все.

А ведь эта такая если не новая мифология (рисовать ее – П. Филонову), то все равно миф. И дело не в говорящих собаках с локтями или ангелах в шинелях и не свойственной мифологическому, эпосному мышлению каталогизировании реальности, а в том – что это так реально, так уродливо, что не может не быть сказкой. Такой анти-Шмелев: там благость и рай, тут грязь и ад. Или это и есть рай. Если внимательно и тайно присмотреться.

Из тайной истории механических женщин

Владислав Дегтярев. Прошлое как область творчества / Предисл. К. Кобрина. М.: Новое литературное обозрение, 2018. 224 с

Кульутролог, преподаватель факультета свободных искусств и наук СПбГУ наконец-то собрал свои статьи и эссе, выходившие в журналах «Неприкосновенный запас» и «Знание – сила» и на сайте Post(non)fction. А собранные тексты, нанизанные на определенную смыслополагельную интенцию, звучат, конечно, совершенно иначе.

Тема тут обширна, как все степи и солончаки истории за нами. Но в этом и сложность – нужно вычленить и скрепить здание, не хайдеггеровское языковое, но смысловое (не даром в книге обсуждаются проекты и рисунки Вавилонской башни, полая ли, сколько лестниц, жили ли рабочие на самой верхушке, вообще полный «Циан», а также планы Создателя по наказанию дерзновенных – рассматривались, оказывается, и более жесткие санкционные меры, нежели смешение языков).

Эссе Дегтярева и замечательны тем, что сродни шерлокхолмсовской работе – там из горы фактов извлекались малозаметные или самые на виду, воссоздавалась суть преступного действа, иностранная по сути дотоле логика переводилась на язык понимания,