Мартовские дни 1917 года - Сергей Петрович Мельгунов

«Ссылка на отцовские чувства закрыла уста делегатам233, хотя позволено думать, что в решении царя была и известная политическая задняя мысль. Николай II не хотел рисковать сыном, предпочитая рисковать братом и Россией в ожидании неизвестного будущего. Думая, как всегда, прежде всего о себе и своих даже в эту критическую минуту и отказываясь от решения, хотя и трудного, но до известной степени подготовленного, он вновь открывал весь вопрос о монархии в такую минуту, когда этот вопрос только и мог быть решен отрицательно. Таковы были последние услуги Николая II родине».

В 1923 году в «Красном Архиве» были напечатаны письма Алек. Феод. к мужу за дни отречения, давшие новый материал для дальнейшего толкования, в духе создаваемой легенды. Выдержки из одного из этих писем (2 марта) были уже приведены.

Эти конспиративные «крохотные письма», которые «можно легко сжечь или спрятать», отправлены были с двумя офицерами («юнцами», как пишет А.Ф.) – Грамотиным и Соловьевым. На другой день А.Ф. пытается отправить письмо через жену одного офицера. Она писала: «Солнышко благословляет, молится, держится верою и – ради своего мученика. Она ни во что не вмешивается, никого не видала из “тех” и никогда об этом не просила, так что не верь, если тебе это скажут. Теперь она только мать при больных детях. Не может ничего сделать из страха повредить, так как не имеет никаких известий от своего милого… Такая солнечная погода, ни облачка – это значит: верь и надейся. Все кругом черно, как ночь, но Бог над всем. Мы не знаем путей его, ни того, как он поможет, но услышит все молитвы. Я ничего не знаю о войне, живу отрезанная от мира. Постоянно новые, сводящие с ума известия – последнее, что отец отказался занимать то место, которое он занимал в течение 23 лет. Можно лишиться рассудка, но мы не лишимся; она будет верить в светлое будущее еще здесь на земле, помни это». Письмо явно писалось в несколько приемов. Дальше А.Ф. сообщает: «Только что был Павел – рассказал мне все. Я вполне (курсив А.Ф.) понимаю твой поступок. Я знаю, что ты не мог подписать противного тому, о чем ты клялся на своей коронации. Мы в совершенстве знаем друг друга, нам не нужно слов, и клянусь жизнью, мы увидим тебя снова на твоем престоле, вознесенным обратно твоим народом и войсками во славу твоего царства. Ты спас царство своего сына и страну, и свою святую чистоту, и ты будешь коронован самим Богом на этой земле, в своей стране». Еще день: жена получила возможность перекинуться с мужем несколькими словами по телефону; А.Ф. пишет 4-го: «Эта дама едет сегодня, вчера она не уехала. Таким образом, я могу написать еще. Каким облегчением и радостью было услышать твой милый голос, только слышно было очень плохо, да и подслушивают теперь все разговоры!.. Только этим утром я прочла манифест и потом другой Михаила… Не бойся за Солнышко, оно не движется, оно не существует, но впереди я чувствую и предвижу светлое сияние солнца… О Боже! Конечно, Он воздаст сторицей за все твои страдания. Не надо больше писать об этом, невозможно! Как унизили тебя, послав этих двух скотов! Я не знала, кто это был, до тех пор, пока ты не сказал сам… Я чувствую, что армия восстанет». «Только сегодня утром мы узнали, – сообщает А.Ф. в приписке, – что все передано M(ише), и Бэби теперь в безопасности – какое облегчение!» Само письмо заканчивается словами: «Найди кого-нибудь, чтобы передать хоть строчку – есть у тебя какие-нибудь планы теперь?»

Оставлю свой анализ писем пока в стороне. Интересно, как проанализировали эти строки другие в момент напечатания писем. Перед нами передовая статья парижских «Последних Новостей» от 23 февраля 24 года, озаглавленная «Последние советы Царицы». Не приходится сомневаться в том, что статья написана Милюковым – не только потому, что последние строки статьи словно воспроизводят то, что Милюков написал в «Истории», но и потому, что в «России на переломе» автор ссылается на эту статью, как на свою. «Назначение Михаила, – заключала передовая «Посл. Нов.», – было последним даром Распутина России и первым ударом по мирной революции». Я возьму комментарии передовика газеты почти in extenso, сократив только некоторые выдержки из писем. Процитировав из письма 2 марта слова, что Царь «ни в коем случае не обязан» выполнять уступки, к которым его «принудят», автор переходит к письму, помеченному 3-м мартом. «Страшная весть» об отречении наконец доходит до Царицы… «Только что был Павел – рассказал мне все»… «Теперь она… не может ничего сделать из страха повредить». И она спешит сделать несделанным что-то уже предпринятое. «Она (все время в третьем лице) ни во что не вмешивается, никого не видела из “тех” и никогда об этом (о чем?) не просила»… Не будем догадываться, какие тайны похоронены в этих спешных подготовлениях к возможному допросу. Но то, что следует за этим, превосходит по важности все предыдущее. Дело касается смысла отречения не в пользу сына, как следовало бы по закону, а в пользу брата, что было явно незаконно. Как известно, первоначально царь думал отречься в пользу наследника, но передумал за несколько часов до приезда Гучкова и Шульгина. Видимо, вел. кн. Павел Ал. передал царице не только о голом факте отречения, но и о мотивах этой перемены намерений. Только этим могут объясняться дальнейшие таинственные слова императрицы: «Я вполне понимаю твой поступок, о мой герой. Я знаю, что ты не мог подписать противное тому, о чем ты клялся на своей коронации (т.е. передать наследство сыну?)… Клянусь жизнью, мы увидим тебя снова на твоем престоле…»

Другое письмо, написанное в тот же день234, дает некоторое пояснение: «Только сегодня утром (это, очевидно, относится к той же беседе с Пав. Ал.) мы узнали, что все передано М(ише), и Бэби (наследник) теперь в безопасности – какое облегчение»235. Смысл этих слов в связи с предыдущим может быть только один. Отказ в пользу брата недействителен, и это есть тот трюк, который задуман был и осуществлен в отсутствие императрицы, но ею всецело одобряется: «Мы понимаем друг друга без слов». При условии передачи власти Михаилу легче было впоследствии истолковать весь акт об отречении, как недействительный. Есть основание (?) думать, что такое толкование было вообще распространено среди великих князей.

Под влиянием