Спасти СССР. Инфильтрация - Михаил Королюк

Ее и не было. Я провисел на деревьях почти два часа, запоминая и перепроверяя положение занавесок на окнах, – за это время не дернулась ни одна. Когда я перелез через глухой двухметровый забор, во дворе было тихо и безлюдно. Поковырял отмычкой в замке, нащупал нужный рычажок и потянул – дверь беззвучно приоткрылась. Я скользнул в проем и прислушался. В доме царила мертвая тишина.

На всякий случай я прошелся по нему, прислушиваясь и изучая расположение, последнее меня чуть позже и спасло. Ни-ко-го.

Поднялся на чердак, к третьей слева массивной балке, и нащупал на стороне, обращенной к крыше, два чуть выступающих «сучка». Потянул за них в разные стороны, и, тихо щелкнув, почти полутораметровый участок древесины отошел вниз, обнажая выдолбленное нутро объемом с хороший чемодан.

Я посветил фонариком и тихо присвистнул. Натуральный сим-сим… Ну вот куда ему столько?

Ладно, ювелирка мне на фиг не нужна… Хм… А вот крупные бриллианты без оправы – это неплохая идея, богатство в очень высокой концентрации. Однокаратник хорошего качества, а это камешек с ноготь мизинца, сейчас должен стоить три – пять тысяч долларов. Очень удобно – на таможне не звенит и легко меняется на наличку в любой крупной столице без ненужного любопытства со стороны покупателя. Хотя сейчас металлодетекторов на границах еще нет, звенеть нечему…

Я высыпал поблескивающие гранями конусы на ладонь и пересчитал. Четырнадцать. Чистоту и наличие включений, конечно, сам не определю, но огранка качественная и размер хороший – от одного до двух, может, даже чуть больше, карат. За пяток таких камней можно весь этот огромный старый особняк купить.

В хозяйстве пригодятся, и я отправил их в пакет, а пакет – в карман.

Рубли и валюта лежали порознь, стопками аккуратно перевязанных бечевой пачек. Доллары, фунты стерлингов, финские и германские марки, итальянские лиры… Даже йены есть!

Я заколебался. В общем-то я шел сюда за рублями, и надо мне немного, пару тысяч до осени перехватить.

С другой стороны, кто знает, как планы мои изменятся, они же не в камне высечены… Запас карман не тянет… Да и не сиротку из детского дома обношу… Уговаривая себя таким образом, утрамбовал в сумку, не особо разбирая, разноцветных бумажек и, помучившись, защелкнул фальшбалку. С облегчением выдохнул, написал красным фломастером на стропиле: «Храните деньги в сберегательной кассе» – и, довольный собой, пошел вниз. А спустившись на площадку второго этажа, вдруг понял, что сейчас из-за угла выйдет кто-то по-настоящему крупный…

Я еще раз поменял опорную руку и ногу и стал думать, как буду выбираться из ловушки. Никаких «Один дома», боже упаси. Чистый дер на скорости. Моя легкость и тренированность против резвости и выносливости Котовского. Сумку при плохом раскладе придется бросить, не до жиру…

Приоткрыл дверцу и прислушался. В коридоре жалобно поскрипывают, прогибаясь под переминающимся Ханом, половые доски. Вот он что-то спрашивает громким шепотом у осматривающего гостиную Котовского, тот рассерженно шипит в ответ.

Выползаю из спасительной тумбы, с трудом разгибая перенапрягшееся тело, встряхиваю затекшие ноги и медленно, на уровне колен, поверх пухлого сиденья кресла, выглядываю из-за угла.

Можно! Два бесшумных шага, неторопливых – чтобы не потревожить воздух, чтобы не мелькнула тень, и я скрываюсь за другим углом, приблизившись к окну. Чутко прислушиваясь к происходящему всего в десяти метрах от меня, осматриваю незнакомые шпингалеты и соображаю, как они действуют. Ага, вот здесь надо потянуть…

Легкий скрип оконной петли чуть не разорвал мне сердце. Я обмер, превратившись в одно большое ухо. Услышали?

Чистый воздух свободы из открытой створки зовет плюнуть на осторожность и полететь напролом стремительным ветром. Я с большим трудом переборол этот порыв. Отступать буду медленно и неторопливо.

Звуки возни в глубине дома не изменились. Глубоко вздохнул пару раз, вентилируя легкие, и, пересев с беломраморного подоконника на жесть водоотлива, плотно прикрыл за собой раму. Все, я на улице!

Спрыгиваю на мягкую землю и перекатываюсь, втягивая сладкий воздух свободы.

Пригнувшись, крадусь вдоль облицовки фасада и, завернув за угол, обессиленно прислоняюсь к стене. Теперь, даже если они выскочат в ту или иную дверь, меня сразу не увидят, а я их услышу.

Отираю с раскрасневшегося лица пот и пытаюсь вспомнить подсмотренное с деревьев расположение построек. Верчу в уме получившуюся картинку, прикидывая мертвые зоны для башенки наверху. Таких, чтобы незаметно отойти от дома к забору, похоже, нет. Придется рисковать.

Так, эту сторону первого этажа Котовский уже осмотрел… Медленными плавными шажками отхожу от стены и провожу взглядом по окнам. Никого. Еще четыре шажка от дома, и я осторожно выглядываю из-под крыши на башенку. В ней никого не видно… Нет, вообще никого нет.

Хм… Оно и верно, там окна для Сомосы высоко сделаны, ему табуретка бы понадобилась… И где же он?

Чутко вслушиваясь, продолжаю вполоборота медленно отступать от дома в глубь двора, под прикрытие построенного из шлакоблоков гаража. На коньке крыши тоже никого не видно…

Хитрый карлик! Я встревоженно крутанулся, озираясь вокруг, и, плюнув на осторожность, рывком ушел за гараж.

Ну здравствуй, забор! Оглядываю его, примеряясь. Закинул за спину сумку, поддернул ремень поудобнее.

Прямо за спиной пронзительно заскрипели ржавые петли. Чувствуя, как обрывается все внутри, резко подпрыгиваю, оборачиваясь к гаражным воротам за спиной. Глаза выхватывают быстро растущий темный проем и выступающую из него на солнечный свет человеческую фигуру. В горле мгновенно пересохло, и отчаяние парализовало меня.

Четвертый был с меня ростом и похож на паучка – хлипкий, с непропорционально длинными худыми ручками и ножками. Голова башней сидит на коротком бочкообразном теле почти без шеи, над скошенным подбородком в окружении бесцветного пушка тонко кривится неуверенная улыбка. Из-за роста я чуть было не принял его за ровесника, но у подростков не бывает такого липкого, ощупывающего взгляда усталых глаз.

На секунду мы оба замерли от неожиданности, затем, переборов ужас, я резко шагнул вперед и с силой втолкнул его обратно в гараж. Тщедушное тело молча улетело в сумрак. Я закрыл дверь на засов и передернулся, сбрасывая след от приставучего взгляда.

Короткий разбег, прыжок, цепляюсь руками за верх, легко вздергиваю себя на забор. Закинув ногу, на мгновение замираю, окидывая взглядом по-прежнему тихий, безмятежный двор, и покачивающаяся на ветру сосновая ветка колко тычется мне в затылок. Спрыгиваю на упругий мох и тут же резко стартую в глубь редкого сосняка, наращивая расстояние между собой и «Хунтой». Напитанный хвоей воздух омывает чистыми струями лицо и смывает пережитой ужас. Бегу, ощущая лбом, щеками тепло солнца. Живой!

Вторник 3 мая 1977 года, 18:30

Ленинград, Театральная площадь