Повседневная жизнь московских государей в XVII веке - Людмила Черная

В течение всего короткого времени своего существования Верхняя типография постоянно наращивала потенциал: к четырем первым станкам добавились еще два, затем из Печатного двора в Кремлевский дворец были взяты стан глубокой печати для гравюр на меди, семь наборных касс, 26 пудов отлитых литер, различные снасти; присланы наборщики, разборщики, тередорщики, батырщики и другие рабочие — всего 24 человека. По указанию царя Печатный двор передал Верхней типографии часть своей библиотеки и регулярно присылал туда новые издания. Кроме того, Федор Алексеевич отдал в Верхнюю типографию часть личной библиотеки — исторические, естественно-научные, медицинские, математические книги, словари, лексиконы, поэтические руководства (после ликвидации Верхней типографии в Посольский приказ был передан 71 том на латинском и польском языках, которые «снесены были для книжной библиотеки ис хором блаженныя памяти… Феодора Алексеевича»).

Значение Верхней типографии в культурной жизни Москвы было тем более велико, что она, по сути, представляла собой «вольное» издательство со своей программой выпуска книг, независимое от патриарха, курировавшего печатную деятельность в России того времени. Недаром патриарх Иоаким на церковном соборе 1690 года обвинял Полоцкого: «Толико той Симеон освоеволився… дерзне печатным тиснением некия своя книги издати, оболгав мерность нашу, предписав в них, якобы за нашым благословением тыя книги печатаны. Мы же прежде типикарского издания тех книг ниже прочитахом, ниже яко либо видехом, но, яже еже печатати, отнюдь не токмо благословение, но ниже изволение наше бысть». Хотя предстоятель и не давал своего благословения, но при жизни Федора Алексеевича, покровительствовавшего Симеону Полоцкому, не решался выступить с подобным разоблачением.

Смерть Симеона Полоцкого в 1680 году на время приостановила деятельность Верхней типографии, но вскоре дело продолжил его ученик Сильвестр Медведев, поставивший себе цель издать все труды почившего наставника: «…тщуся, да соберутся вся в книги и миру да явятся». Его идею поддержал молодой царь — в письме приятелю Медведев сообщал, что «великий государь все книги издания пречестнаго господина отца Симеона благословил печатать у себя в Верхней типографии».

В октябре 1681 года был напечатан сборник проповедей Симеона «Обед душевный», а в январе 1683-го — еще один сборник его проповедей «Вечеря душевная». Но на этом Верхняя типография закончила свою работу, поскольку в 1682 году скончался царь Федор, а взошедшие на престол малолетний Петр и болезненный Иван никакого интереса к типографскому делу не проявили, не говоря уже о регентше Софье, которой и вовсе было не до печатной потехи — все силы уходили на утверждение у власти. Да и Сильвестр Медведев был теперь занят совсем другими — политическими — делами…

Судьба Верхней типографии, просуществовавшей всего четыре года и закрытой после смерти Федора Алексеевича, — яркий пример недолговечности новаций придворной культуры XVII века, целиком и полностью зависевших от прихоти монарха и уходивших вместе с ним. В 1690 году все книги Симеона Полоцкого, вышедшие в Верхней типографии, были запрещены, «яко подзор и ересь имущие, яко не благословенные».

В правление Федора Алексеевича книги печатались не только в Верхней типографии и на Печатном дворе. Царь приветствовал киевские издания, выходившие в основном в Киево-Печерском монастыре под покровительством архимандрита Иннокентия Гизеля. Так, в 1680 году ко двору был прислан печатный «Синопсис, или Краткое описание о начале русского народа», составленный на материалах летописей. В стихотворном предисловии звучал панегирик монарху, начинавшийся с обыгрывания его имени, означавшего по-гречески «Божий дар»: «…святым даром российский народ наш ликовствует…» Видимо, этот опус спровоцировал царский указ о создании свода выписок не только из русских летописей, но и из греческих и латинских источников с целью издания исторического сочинения о России. В предисловии к этой книге говорится, что каждый народ должен сам написать историю о себе, поскольку никто не знает свою страну и дела ее так, как сами жители, а также подчеркивается, что давно уже иностранные ученые жаждут получить достоверные сведения о России из рук самих ее жителей, а не иностранцев. Далее приводились правила, по которым следует написать такую историю, заимствованные у древнегреческого историка Дионисия Галикарнасского и переложенные на русский лад: «…чтобы историк выбрал бы повесть красную и сладкую, чтобы сердце чтущих веселил, се есть о которых хощет историю писати; чтобы знал, откуду начинати историю и до которых мест писати, что подобает во истории молчанию предати и что пристойно объявити; чтобы всякое дело на своем месте написано было, где доведется, и пристойно расположено; чтобы душа и охота историкова была бы тихая и ничем смущенная, также и слово бы было чистое, свойственное и разумичное и ясное, тихий бы был историк и не суров, и правдою б всё писал, а не ласкательством или иным каким страстем повинен, и чтоб к добрым делам слогом и словом своим будто совеселится, а противным сопечалуется, и та статья, хотя последняя, однакож наипаче всех надобно историку остерегать». Книга не была напечатана в связи с кончиной монарха, ее хранил у себя его ближайший друг и советник окольничий Алексей Тимофеевич Лихачев.

К рукописной книжности московских государей смело можно отнести и «чины» Алексея Михайловича, составляемые им как литературные произведения: «Урядник сокольничья пути», «Чин объявления царевича наследником престола», «Чин освящения огородов в Измайлове» и, вероятно, не дошедшие до нашего времени иные подобные произведения. Да и письма монарха порой можно отнести к эпистолярному жанру художественной литературы. Второго царя из рода Романовых можно даже назвать графоманом — настолько очевидной была его любовь к выражению своих мыслей на бумаге. Он оставил огромное количество писем, записок, посланий, указов и приказов, написанных собственноручно, причем по таким поводам и в таких случаях, когда каждый придворный мог бы сказать, что не царское это дело! Алексей Михайлович был доморощенным философом, любил всё обдумывать и на всё реагировать письменно. Создается впечатление, что он просто любил держать в руках перо и писать на бумаге. Показательно в этом плане его письмо любимому двоюродному брату Афанасию Матюшкину, написанное «тарабарщиной» — шифром — только для того, чтобы в шутку выразить сожаление, что некому покормить его плохим хлебом «с закалок», намекая на случай, когда по оплошности Матюшкина такой хлеб был подан на государев стол. В другом послании, написанном из военного похода тому же Матюшкину, монарх подбивает его на розыгрыш царевен: «…нарядись в ездовое (дорожное. — Л.Ч.) платье да съезди к сестрам, будто ты от меня приехал, да спрошай о здоровье». Отдав поручение, царь рассказывает о другой своей потехе, превращенной им в упоминавшийся выше шуточный церемониал: «…тем утешаюся, что столников безпрестани купаю ежеутр в пруде… за то: кто не поспеет к моему смотру, так того и купаю!» Тех, кто был наказан, затем звали к царскому столу; а поскольку, писал Алексей Михайлович, «у меня купальщики те ядят вдоволь», то и желающих опоздать на смотр было много: «…а иные говорят: мы де нароком не поспеем, так и де нас выкупают, да и за стол посадят. Многие нароком не поспевают». Подобных примеров много, в особенности в частной переписке царя с Матюшкиным: то царь опишет, как задремавший сокольник упал в костер, то поделится мыслями, то припомнит какую-нибудь историю, удовлетворяя свою страсть к писательству и природную наклонность к шутке.