Ветер сулит бурю - Уолтер Мэккин

против того, что я так охотно уступаю ему. Я почему-то не хотела этого, а почему — мне и самой непонятно. Я не хотела терять голову из-за нашего рыжего Питера. Я ни из-за кого не хотела терять голову. И еще мне как-то пришло в голову, что вдруг когда-нибудь я все-таки выйду за Питера замуж. И мне представилось, что, предположим, я вышла бы за Питера и нашла бы в браке с ним все, что ожидала, — и не покой, и вечное стремление куда-то вперед, и чудесную неуверенность — предположим, я нашла бы все это, ну вот, и я вышла бы за него, и в один прекрасный день, может, даже сидя с ним за утренним завтраком, я бы вдруг поняла, что в погоне за мечтой я ушла от чего-то настоящего. И вдруг бы в тот день он подошел ко мне с лаской, как это бывало столько раз, а я бы отстранилась от него. Что бы тогда с ним было? Что бы я прочла в его глазах? Страшно подумать!

Все это я передумала в своей комнате, когда Питер умер. Немного разобралась в своих мыслях. Только не подумай, что я не любила Питера. Я любила его. Очень любила, любила его больше матери, больше отца, больше братьев, больше, чем кого бы то ни было. Но ухожу я в монастырь не из-за него. Между нами всегда что-то стояло. Правда. Я ждала. Я научилась терпенью. Но теперь я поняла, Мико. И ты теперь тоже поймешь меня. Вот и все, что я хотела тебе сказать. Вот почему я пришла попрощаться.

Оба молчали.

Больше всего Мико поразило равнодушие, с каким он принял эту новость.

Он даже не удивился. Джо всегда была немного чужая. Каждый раз, как он встречался с ней, у него бывало такое чувство, будто они не виделись целую вечность. Неужели ради этого должен был умереть Питер? Неужели оказалось так просто искупить такую страшную смерть? Мико не знал. Слишком все это было для него сложно.

— Мы вспоминать тебя будем, — вот и все, что он мог ей сказать.

— И я буду тебя вспоминать, — сказала она. — Питер очень тебя любил, Мико. Он мне часто говорил: «Знаешь, — говорит, — я бы Мико за все человечество не отдал. Да что там целого Мико, я бы даже большого пальца на его ноге не отдал». А тогда я говорю: «Даже за меня?» А он говорит: «Ну, ради тебя я бы, пожалуй, пожертвовал средним пальцем».

Мико засмеялся.

— Бедный Питер! — сказал он.

— Да. Бедный Питер, — сказала она и поднялась на ноги.

Прямая, высокая, самоуверенная, она стояла на фоне неба, а он снизу смотрел на нее. Потом он тоже встал, и теперь оказалось, что она смотрит на него снизу вверх. Она протянула руку.

— Я буду думать о тебе, Мико, — сказала она, — как ты там в море и как ты усталый возвращаешься домой.

Она улыбнулась и пошла прочь, мимо моста, в сторону главной улицы. Он стоял и смотрел ей вслед. Она подлезла под цепь, болтавшуюся на деревянных столбиках и преграждавшую въезд на мост со стороны улицы. Потом обернулась и помахала ему рукой.

Он помахал в ответ, и тогда она решительной походкой пошла через мост, под которым проносилась сломя голову вздутая река, спешившая к морю.

«Одна пришла, — думал Мико, — другая уходит. Ох, только бы осталась та, что пришла!»

И зашагал к дому.

Глава 19

Мэйв сидела на скамейке в сквере и смотрела, как возвращается домой рыбачья флотилия.

Был летний вечер.

Вода в заливе была подернута едва заметной рябью, и черные баркасы казались издали неподвижными, точно их вырезали из бумаги и наклеили на фотографию пейзажа, расстилавшегося сейчас перед ней.

Вокруг нее кипела жизнь. Играли краски. Краски заходящего солнца, погружающегося в какой-то сказочный пестрый сон. Через сквер проходили, смеясь и болтая, молоденькие девушки, одни или в сопровождении молодых людей, а кое-где на скамейках сидели, сложив руки на рукоятке трости, люди постарше.

В вечернем воздухе струйки дыма, поднимавшегося из трубок, казались голубыми.

Она думала.

О своих чувствах. О перемене, происшедшей как в ней самой, так и в ее мыслях за каких-нибудь несколько месяцев. Только на прошлое Рождество покинула она родной дом, а сейчас ей казалось, что с тех пор прошла целая вечность. «Неужели человеческий мозг так устроен, что стоит раз забыть, и приходит равнодушие?»

Что ж, может, и нет ничего удивительного в том, что она начала забывать. Нельзя же думать об одном до бесконечности. Поэтому, задумав уехать, она стала бессознательно стремиться туда, где ей было бы легче забыть. Легче всего забывать там, где много людей. Столько людей, что голова кругом идет. Так было вначале. А потом нужно было разбираться, что эти люди из себя представляют, запоминать их имена, определять профессии, прислушиваться к их разговорам. Трудно было представить Комина среди всего этого, так что его образ, воспоминание о нем пришлось убрать в дальний уголок памяти и только иногда заглядывать в этот уголок. Но по мере того как она напрягала все силы, чтобы разобраться в этой новой и непонятной жизни и найти себе в ней место, она заглядывала туда все реже.

И теперь все это сказалось на ней.

Высокий молодой человек со светлыми волосами, проходивший через сквер, заметил происшедшую в ней перемену.

Он увидел на скамейке молодую женщину с каштановыми волосами, шелковистыми волнами спускавшимися до самых плеч. Рассмотрел чистый овал лица с той стороны, где волосы были зачесаны за ухо и которая была обращена к нему, четкий подбородок, прямую линию лба и носа, чуть приоткрытые губы. Она сидела прямо, уронив руки на колени. От этого скрадывалось очертание груди и подчеркивалась линия бедер и ноги. «Очень мила, — подумал он, подходя, и только тут узнал ее. — Не может быть! Да это же приятельница Мико! Но ведь в прошлый раз она, бедненькая, была так бездарно одета». Ясные глаза он заметил еще тогда, но платье на ней сидело, будто его жестянщик впотьмах выкраивал. Сейчас ничего кустарного