Детство - Маргита Фигули

с запахом пищи, который вместе с клубами пара подымается из горшка.

Верона глубоко вдыхает все эти запахи. Они напоминают ей родительский дом в Дольняках. Как давно она ушла оттуда! Сколько воды утекло с тех пор. Ей было столько же лет, сколько и братику, когда ее заставили гнуть спину на господ. Ни за что на свете это не должно повториться. Она прижимает к себе Юрко с бесконечной нежностью, как бы защищая ото всего жестокого и бесчеловечного, что довелось пережить ей. Платок соскальзывает на плечи. На голове сверкают серебряные нити. Каждая могла бы многое рассказать о себе.

— Вот оно как, — тихонько соглашается тетка сама с собой, размышляя о чем-то.

Людка подошла к маме и, потянув ее за рукав, показала пустую тарелку. Она больше всех любила галушки с брынзой и удовлетворялась только тогда, когда галушки горкой возвышались на ее тарелке.

И я спустилась с лестницы. Меня тоже привлек запах еды. У моих ног вертелась наша кошка Цилька, белоснежная, с редкими темными пятнами. Она терлась о ноги и, нежно мяукая, пыталась ко мне подольститься. Знала, что я добрая и со мной стоит дружить.

— Ах ты лгунишка, — грожу я ей пальцем, — сейчас ты такая ласковая, а вчера! — Я показываю ей следы когтей на моей руке и пробираю ее: — Ах ты лгунишка-врунишка! У кого ты только этому научилась?

— У людей, — бросает с завалинки тетка Мацухова.

— А у кого же еще, как не у них, — подтверждает Верона и шарит рукой по стене, отыскивая свою палку.

Она тоже еще не обедала и собирается возвращаться домой на Груник.

— Ну, мы, пожалуй, пойдем, — сказали женщины.

Бетка заметила, что тетка Верона ищет палку. Сестра уже с утра сушила на солнышке первые полотенца из приданого, какое мама стала складывать ей в сундук. Она собиралась было снять их с веревки, но, заметив, что палка тетки Вероны скатилась с завалинки, подбежала подать ее.

— Вот она, тетечка.

— За это я принесу тебе письмо от Милана. — Вероне захотелось порадовать Бетку.

Но Бетка вся вспыхнула. От неожиданности она не знала, куда глаза девать. Ведь это так стыдно получить письмо от парня с войны. Первое письмо, в котором разлученное сердце сложило из тайного алфавита слова вроде тех, какие однажды сказала веточка вербы. Отвернувшись от нас, Бетка окинула взглядом окрестные горы. Глаза ее заскользили от подножия до самых верхушек и оттуда вниз по хребту через дикие скалы и высоченные ели. Может, в эту минуту растерянности ей захотелось стать серной или птицей, чтобы скрыть свою юность в тени лиственниц или в гуще ветвей. А уж коль не смогла она стать ни серной, ни птицей, она хотя бы отвернулась от нас, чтобы мы не заметили ее волнения.

И наверное, больше всех я почувствовала, что́ именно сестре хочется скрыть: ведь и меня занимали мысли о Милане.

Когда ее взгляд соскользнул с вершины горы на луга, она вдруг надолго закрыла глаза. В это время на лугах уже пробивалась густая трава. Среди нее белели ромашки, голубели колокольчики и желтели бутоны одуванчиков. Вместо них, я уверена, Бетка видела фиолетово-розовое раздолье безвременника, который покрывал луга, когда Милан Осадский уходил на войну. Она знала, что безвременники цветут два раза в году. Цветут не только весной, но и осенью. Кто знает, может, Милан вернется, когда по хмурому осеннему небу на юг потянутся табуны диких гусей и вновь зарозовеют скошенные луга.

Мы все скромно и молча стояли около Бетки.

Первой отозвалась тетка Верона. Опираясь на свою палку, она повторила:

— Вот увидишь, сначала придет письмо, а за ним следом и Милан.

— А тебе нечего стыдиться, всякая невеста для своего жениха родится, — сказала тетка Порубячиха, как о деле давно решенном. Потом она зашептала что-то маме на ухо, подмигнула лукаво и сошла с крыльца на пристенье. Ей нужно было возвращаться домой, где ее ожидала работа.

— Ну, мальчонок-бесенок, — сказала тетка Верона братику, взяв его за руку, — пойдем-ка со мной, поищем моток красной шерсти и сделаем тебе кисточку для кнута. Пусть он будет готов к папиному приезду. Ох уж и кисточку сделаем!

Я присоединилась к ним, и мы зашагали вверх по Грунику навстречу расцветшим лугам и сияющим вершинам.

Какие-то смелые ветры явно задули в долинах. И снова по деревням зачастили жандармские патрули. Не знаю, со свежим ли весенним воздухом сквозь открытые окна и в нашу школу ворвалась тревога, только учительница с каждым днем становилась беспокойней. Нередко она оставляла нас под присмотром старших детей и уходила за советом к писарю либо в какой-нибудь из замков. Иной раз возвращалась очень взволнованной. А то и вовсе у нас не бывало занятий. Она подолгу стояла у окна, безмолвно уставившись на газон возле школы, где пробивалась молодая, сочная травка. Учительница уже не соблюдала часы занятий и часто отсылала нас домой.

Однажды мы чуть раньше обычного прибежали к нам во двор с Яником Липничаном и девочками Порубяковыми. Мы хотели показать им наши грядки на пригорке возле сарая. Мы посеяли там семена, и теперь они взошли. Целыми часами мы могли копаться возле нашего маленького огорода и, присев на корточки, разглядывать, как травинки тянутся из земли. Липничанов Яник и девочки Порубяковы тоже хотели вскопать такие же грядки, и мы объясняли им, как надо все сделать.

В это время наша мама вышла из сеней и велела нам с братиком занести сумки с книгами в дом, потому что она собиралась в верхний конец деревни навестить дедушку с бабушкой. Мама несла им на блюде, прикрытом салфеткой, свежеиспеченную бидницу[30]. Она дала по куску нам и всем детям.

— Сегодня она удалась мне, пахнет-то как! — радовалась мама.

Бидница в самом деле благоухала, потому как Липничанова собака тут же выскочила из-под ворот. Прыгая вокруг нас и виляя хвостом, она с завистью заглядывала нам в руки.

Я отломила кусочек и приказала ей служить. Собака охотно встала на задние лапки, заскулила и просительно замигала глазами. Я бросила кусочек прямо ей в пасть. Она схватила его, звонко лязгнув зубами.

Мы