Булат - Кирилл Кириллов

Купец поймал за руку четвертого, свернул в сторону, услышал треск ломающейся кости. Швырнул его на пол, в лужу рассола. Изловчившись, ударил локтем в нос третьего, который, держась за пострадавшую грудь – только-только стал разгибаться. Голова воина дернулась назад, будто пуля попала, а тело неподвижно постояло мгновение, подломилось в коленях и распростерлось у ног купца.

С диким воплем юноша вспрыгнул на стол, топча закуски, кинулся на Афанасия. Тот успел выставить руки, отбросить парня в сторону, но чем-то тот все же успел чиркнуть его по шее. Неглубоко, но рубаха на плече набухла теплым.

Перекувырнувшись через голову, юноша кошкой вскочил на ноги, снова развернулся к Афанасию, выставив вперед руку с тонким лезвием. Второй воин тоже поднялся. Подобрал упавшую саблю. Вдвоем они двинулись на тверича. Закопошился на полу третий.

Огонь разгорелся, пламя лизнуло стены, побежало по мху, которым были проложены бревна. Попробовало огненным языком лестницу на второй этаж.

Не дожидаясь, когда третий встанет, купец схватив лавку и бросился вперед. Подставил ее под сабельный удар, отбросив ногой мальчишку, прижал воина, не давая размахнуться, к стене и стукнул его коленом. Развернувшись, обрушил скамейку на голову подбегающему юнцу. Угодил в плечо. Тонкие кости хрустнули, лезвие отлетело в сторону, затерявшись под столом. Мальчонка скрючился на полу, тихонько подвывая. Развернув скамейку, Афанасий ткнул ее углом в подреберье набегающему с поднятой саблей Трофимке. Тот хрюкнул и сполз по стене, закатив глаза и топорща усы, как вынутый из омута сом. Зазвенела, упав на пол, бесхозная сабля.

Огонь загудел, подпитываемый снизу потоками воздуха, лизнул балки потолочного перекрытия.

Крысоподобный дьяк кинулся к двери. Откинул засов. Могучая рука купца сгребла его за ворот, оттащила назад, вздела в воздух, повернула к себе.

– Ну что, теперь и объясниться можем? – прокричал он в лицо дьяку, свободной рукой размазывая по шее обильно текущую кровь.

– Да я это… Ничего такого, по приказу токмо… – залепетал дьяк.

– В прошлый раз с тобой встретились – Михаил живота лишился. В этот раз ты попался на глаза – меня чуть не порешили. И опять ты ими заправляешь? Не бывает таких совпадений. Ну, сказывай, что происходит, – заорал Афанасий, перекрикивая рев пламени.

– Да, правда, ничего. Вот те крест. Почему Василий Панин на тебя взъелся, мне вовсе неведомо, видать, удобен ты был для его темных дел. В этот раз Никита Васильич что-то задумал, да мне не сказывал, просто велел умертвить. А я человек подневольный, что сказано, то делаю, – пискнул дьяк, косясь на разгорающийся огонь. – Давай хоть на улицу выйдем, а то сгорим тут заживо.

– А вдруг там меня еще воины ждут, в засаде? Нет уж, здесь договорим, и в твоих интересах не закрываться. И что ж тебе было сказано? Ну?! – Афанасий снова тряхнул висевшего на его руке дьяка.

– Сказано было довести тебя до Литовских земель и тут убить, а вину на Казимира[56] свалить.

Карниз с пылающей занавеской свалился на пол. За слюдяными оконцами послышались крики – пожар, пожар!!! Зазвонил, предупреждая об опасности, медный колокол.

– А еще чего?

– Да ничего, Афоня, говорю ж, не знаю я. Отпусти скорее. Сгорим! – заверещал дьяк.

– Какой я тебе Афоня, пес шелудивый?

– Извини, извини, – заелозил дьяк. – Сдуру я.

– Значит, так, – задумался ненадолго Афанасий.

Трофимка вскочил, сдирая с плеч загоревшийся плащ., оступился и, упав назад, ударился головой об оконную раму. Наружу посыпался слюдяной дождь. Ворвавшийся ветер еще больше раздул пламя. Не помня себя, Трофимка сунулся в узкое окно, проскочил.

– Значит, так, – повторил Афанасий, проводив Трофимку взглядом. – Не будет, чую, мне тут жизни. И ты от меня не отстанешь, и другие все. Да и возвращаться в Тверь незачем, не ждет никто, – свободной рукой он полез за пазуху. – Вот тебе книжица, всем, кто спросит, будешь показывать и говорить, что погиб, мол, Афанасий сын Микитин, тверской купец. Сгорел вместе с домом. А прах по ветру развеяло, так что и искать смысла нету. Понял? А все, что от него осталось – только книжица. Живым-то он бы ее никогда не отдал. А если кому вякнешь, что не отдал я Богу душу, вернусь, найду и тогда уж точно кончу. Не отвертишься.

– А куда пойдешь-то? – против воли заинтересовался дьяк, хотя огонь уже подбирался к самым полам его темных одежд.

– Может, обратно в Бидар подамся, к мулле. Может, там Мехмета найду, вдруг он уже шахом стал. А может, и в Эфиопию отправлюсь, куда звали. Я там в почете большом – князь я там. Чего ты на меня так смотришь, будто людей тех знаешь? Подслушивал или донесли задним числом?

– Донесли, – соврал дьяк.

– Ясно, – кивнул Афанасий. – Короче, сам я пока не ведаю, да и дело не твое песье. Твое дело всем рассказывать, что помер я и сгорел без остатка. Понял? Клясться тебя заставлять не буду, все равно ничего святого для тебя нет.

На втором этаже что-то с грохотом обрушилось. Вниз слетел огромный сноп искр. Запрыгали по полу веселые головешки. Один из воинов зашевелился, Афанасий не глядя пнул его в висок носком сапога. Тот снова затих. Повернулся к дьяку, тряхнул его для острастки.

– Ну?!

– Понял, как не понять. Да отпусти уже, зад припекает!

– Да иди уж, – Афанасий брезгливо отбросил от себя дьяка. – И своих вытащить не забудь, – молвил он на прощанье, – а не только о своей шкуре думай.

Взял за шкирки Степана и Гридю и поволок к двери. Откинул засов, спустил их с крыльца, положил на влажную траву и затерялся средь бегущих на пожар с баграми и ведрами.