Один - Михаил Кликин

Вот козами я в тот день и занялся – отвел их на лужок, вычистил стойла, нарубил веников на зиму, повесил сушиться на чердаке. Потом сходил на дальний пруд, где у меня уже пятый день стояли непроверенные верши. Улов оказался скромным: десяток карасиков в палец величиной и пара рыбешек покрупнее – в ладонь. Но я не расстроился: мелочь я выпустил в бак, чтобы потом использовать ее в качестве живцов – с десяти поставленных на ночь жерлиц я снимал три-четыре щуки. А больше мне не нужно: пойманная рыба долго не хранилась, да я и не видел смысла в ее хранении – мне было проще брать рыбу живой из реки.

Вечером я полез на крышу двора чинить маленький роторный ветрогенератор, обеспечивающий курятник электрическим светом. Справился быстро, через час взялся за новое дело – начал из дубового чурбачка резать новый бак для маслобойки, но почти сразу вспомнил, что надо подлатать теплоизоляцию в погребе-леднике, а то до осени мой подземный холодильник может и не дотянуть – разморозится как раз перед началом заготовок…

Надеюсь, мне удалось в этих трех куцых абзацах показать, какой стала моя жизнь в деревне. И теперь я могу перейти к самому главному в своем долгом рассказе.

Итак…

Когда стемнело, я спустился к Кате, хотя в тот день по графику у нас ничего не должно было быть. Почему-то она вела себя очень спокойно, и мне даже не пришлось ее связывать.

А ночью вернулись Нина, Вася и Степан.

И я их убил.

* * *

Мне не сразу удалось выяснить, как проникли они в дом. Сначала я думал, что они влезли на двор через худую крышу и сумели чем-то подцепить накидной крючок на рассохшейся задней двери. Я допускал также, что они вошли в избу обычным способом – через крыльцо – ведь у них было достаточно времени, чтобы ознакомиться с устройством всех моих запоров и придумать способ открывать их снаружи.

Но все оказалось куда проще.

Они влезли в дом через окно горницы, бесшумно выставив раму вместе со ставнями. Они подготовили этот путь загодя. Я убедился в этом, осмотрев окно, – оно едва держалось в проеме, хотя внешне выглядело нормально – обычно.

– Вот черти! – пробормотал я, думая о собаках, на которых давно привык рассчитывать и которые так меня подвели в этот раз: не тявкнули, не взвизгнули. Если и шумели, то не больше обычного.

Ничто не помешало моим гостям влезть в дом, где я, уработавшись за день, дрых без задних ног в неразобранной койке, полагаясь на крепость запоров и чутье псов.

Я видел сон: Нина, Вася и Степан склонились надо мной и что-то делали, медленно и плавно двигая руками, – они словно собирали что-то с моей головы. Их лица были подсвечены – голубоватый свет сочился изнутри, из-под кожи. Это было очень красиво. Мне чудилась музыка, тихая, нежная и расслабляющая. Перед глазами все плыло. Было хорошо, уютно. Я не мог пошевелиться – просто не хотел.

– Спи, Брюс, – сказала Нина. Ее светящееся, похожее на маску лицо расплывалось. В руке у нее поблескивала какая-то штуковина, напоминающая штангенциркуль.

Я послушно закрыл глаза, но заснул не сразу. Какое-то время я еще чувствовал сладковатый аромат, витающий в воздухе, ощущал приятное показывание на лбу и висках. Потом мне показалось, что меня переворачивают. Я полетел куда-то, начал падать – меня кружило, всюду была бархатистая тьма и колючие звезды.

И вдруг все исчезло – кончилось…

Очнулся я внезапно – оттого, что кот Мурзик вспрыгнул мне на грудь и, басовито мурлыкая, принялся вылизывать мое лицо шершавым языком. При этом он еще мял меня лапами, довольно ощутимо цепляя когтями кожу, – была у него такая дурацкая привычка. Я хотел его стряхнуть, но едва смог шевельнуть ладонью. Голова закружилась, меня затошнило, будто я был пьян, – в нашей общажной тусовке такое состояние называлось «вертолетом». Мурзик не отставал – драл мне щеки своим колючим языком, запускал в мое тело кривые когти. А я вдруг вспомнил свой странный сон.

В комнате было темно, только на стене, подсвечивая циферблат ходиков, чуть теплилась лампочка ночника, запитанного от вольтового столба. Обе стрелки часов показывали на цифру три – самое глухое время.

Я смог согнать Мурзика, только когда большая стрелка подвинулась к шести. В голове чуть прояснилось, но чувствовал я себя отвратительно и при этом не понимал, что со мной происходит.

Я сполз с постели.

На холодном полу мне стало чуть лучше, задышалось легче. Стрелка подвинулась к цифре «восемь», когда я увидел пятна крови на своей одежде. Кровь была и на постели – это я заметил, сумев подняться на колени.

Потом я встал, хватаясь за кровать.

И услыхал странный шум – будто где-то внизу тихо зудела бормашина…

Признаюсь: я до последнего не знал, с чем столкнусь. Мне сложно было сосредоточиться, я был не в состоянии размышлять, анализировать – мой мозг словно заржавел. Не помню, как я подобрал ружье, как сунул в карман горсть патронов. Зато хорошо помню, как едва не свалился в подпол – лаз был открыт, но меня это не удивило, не насторожило. Я совершенно отупел, я двигался как заводная кукла, и вниз полез только для того, чтобы посмотреть, все ли в порядке с Катей.

Помню: ружье висело у меня на шее, стволом вниз; ступени уходили в темноту; «бормашина» подвывала.

Потом – провал.

И снова: ремень ружья больно давит на горло, я хватаюсь за стенку, кругом так темно, что спирает дыхание. Я – под полом.

В каморку Кати я не вошел, а ввалился. Ружье было у меня в руке.

Два светящихся лица повернулись ко мне, и я подумал, что мой сон продолжается. Бормашины здесь не было, а гудение исходило от блестящей штуковины, похожей на штангенциркуль. Нина держала ее над затылком раздетой догола Кати. Вася и Степан шагнули ко мне.

– Уходи, – сказал кто-то из них, не открывая рта. – Ты не должен это видеть.

Они были очень близко – опасно близко – и я выстрелил.

Светящееся лицо Васи раскололось и потухло.

Степан завизжал, и я выстрелил второй раз. Заряд дроби перебил ему шею, но визг не прекратился. Запрокинувшаяся голова болталась, Степан качался из стороны в сторону и как-то странно притоптывал ногами – будто пританцовывал.

А Нина занималась своим делом – свободной рукой выбирала что-то из волос Кати.

Я ударил Степана прикладом. Его голова оторвалась и покатилась, как шар для боулинга. Кто-то схватил меня за щиколотку. Я посмотрел вниз, увидел Васю, ворочающегося у меня под ногами, отпрыгнул, забился в угол и заорал:

– Оставьте ее, уроды! Что вы с ней делаете?! Кто вы такие?!

Голая Катя едва заметно дрожала – она была жива. Но я видел кровь на ее коже. И не видел ран.

Обезглавленный Степан наконец-то упал. Его агония не прекращалась, он дергал конечностями, как раздавленный паук-сенокосец, а укатившаяся под кровать голова продолжала визжать. Вася пытался встать на четвереньки. Его лицо разваливалось – это выглядело ужасно.