Месть Ориона - Бен Бова

Гетепамон рухнул на колени, прижался лбом к плиткам пола:

– Прости меня, о великий господин, за то, что я не узнал тебя сразу. Один только твой рост говорил об этом, но глаза уже отказывают мне, и я недостоин оставаться в твоем божественном обществе…

Так он бормотал несколько минут, прежде чем мне удалось заставить его подняться и сесть. Гетепамон едва не потерял сознание: лицо его сделалось пепельным, руки тряслись.

– Меня зовут Орион, я странник из далеких земель и служу наследнику престола. Я не знаю о человеке, которого зовут Осирис.

– Осирис – это бог, – выдохнул Гетепамон, его короткопалые руки легли на вздымавшуюся грудь. – Я видел его изображение на древнем барельефе гробницы Хуфу. Там изображено твое лицо!

Понемногу мне удалось успокоить его и заставить понять, что я человек, а не бог, явившийся, чтобы наказать его за несуществующие прегрешения. Страх постепенно оставил Гетепамона, а я утверждал, что в сходстве моем с Осирисом вижу божественное знамение и потому ему следует помочь мне. В ответ он пояснил, что Осирис – бог, который принимает облик человека, олицетворяя тем самым жизнь, смерть и обновление.

– Осирис – самый первый царь всего человечества, – продолжал Гетепамон, – он поднял людей из варварства, обучил их сельскому хозяйству и дал им огонь.

Я ощутил, как давние воспоминания всколыхнулись и отозвались во мне. Мне привиделась жалкая горстка людей, мужчин и женщин, сопротивлявшихся холоду ледникового периода; затем мозг выхватил из памяти группу охотников неолита, с трудом учившихся выращивать урожай. Да, я бывал там… И принес им огонь и злаки.

– Рожденного землей и небом Осириса предательски умертвил Сетх, или, как его называли Тифон, гений зла, – говорил Гетепамон негромким голосом, словно бы в трансе. – Жена Осириса Асет, безмерно любившая мужа, помогла вернуть его к жизни.

„Неужели я и здесь жил когда-то?“ Я не помнил этого, но такая возможность не исключалась.

Заставляя себя казаться спокойным, я сказал Гетепамону:

– Я служу богам своей далекой земли, быть может, и вы в Египте поклоняетесь им же, но под другими именами.

Все еще опасаясь смотреть мне в глаза, жирный жрец прищурился:

– Сила и власть богов превосходят людское разумение.

– Воистину так, – согласился я, добавив про себя, что настанет день и я обрету их возможности… Или умру окончательно.

Гетепамон открыл глаза и с глубоким вздохом проговорил:

– Как же я могу тебе помочь, господин мой?

Я взглянул в его темные глаза и увидел, что там отразились настоящий испуг и неподдельный трепет.

Он не стал возражать мне, когда я утверждал, что я человек и смертен, но сам-то явно не сомневался в том, что его посетил бог Осирис. Что же, вполне возможно.

– Я должен попасть внутрь великой пирамиды. Я ищу… – помедлил я. Незачем доводить человека до сердечного приступа. – Я ищу там собственную судьбу.

– Да, – проговорил он, принимая подобное объяснение. – Пирамида действительно размещена в подлинном центре мироздания. В ней находится судьба любого из нас.

– Когда же можно войти в пирамиду?

Он закусил нижнюю губу на мгновение… Его сходство с Некопта все еще внушало мне неясное беспокойство.

– Чтобы войти в великую пирамиду, необходимо совершить обряд, к ней приходят в процессии, вознося молитвы и совершая жертвоприношения. На подготовку потребуются дни и даже недели.

– Есть ли способ попасть внутрь, избежав подобных церемоний?

Он медленно кивнул:

– Есть, если тебе угодно.

– Я действительно желаю этого.

Соглашаясь, Гетепамон склонил голову.

– Нам придется подождать до захода солнца, – ответил он.

Весь день мы провели, пытаясь добиться взаимного доверия. Наконец я перестал опасаться, что сижу перед Некопта, а Гетепамон стал держаться свободнее в присутствии переодетого бога. Он показал мне просторный храм Амона, где огромные колонны в зале высотой превосходили самые высокие из виденных мной, а на камнях стен были выбиты картины, изображавшие сотворение мира и потоп, встречи богов и людей. Убедиться в том, что передо мной близнец Некопта, а не он сам, помогла дурацкая привычка жреца – все время жевать небольшие темные орешки, от которых на зубах его постоянно оставалась шелуха. Он держал орехи в небольшом мешочке, привязанном к поясу, перетягивавшему объемистое чрево; жрец периодически запускал в этот мешочек руки.

При всех недостатках, Некопта не имел подобной скверной привычки.

От Гетепамона я узнал историю Осириса и его возлюбленной жены и сестры Асет, которую ахейцы называли Исидой. Осирис спустился в потусторонний мир и вернулся с Асет. Безумная любовь! И теперь египтяне усматривали явление воли Осириса в заходе солнца по прошествии дня и в смене времен года: за смертью неизбежно наступала новая жизнь.

Я умирал множество раз, и каждый раз лишь для того, чтобы вновь возродиться. Неужели я смогу вернуть жизнь Афине? Легенда умалчивала о ее смерти.

– Перед тобой лишь лики, а не портреты богов, – сообщил Гетепамон, пока мы разглядывали колоссальный каменный барельеф, вырезанный в стене главного храма. Голос его отдавался эхом в огромном тенистом зале. – Ты видишь образы, а не истинные черты.

Я кивал, разглядывая невозмутимые лица богов, а рядом с ними маленькие изображения давно усопших царей.

Жрец наклонился ко мне, так что я ощутил, как пахнуло орехами, и шепнул конфиденциально:

– Некоторые лики богов на самом деле списаны с лиц царей. Сегодня мы считаем это богохульством, но в прежние времена люди верили, что цари и являются богами.

– Так, значит, теперь люди так не думают? – спросил я.

Он затряс многочисленными подбородками:

– Царь является представителем бога на земле, посредником между богами и людьми. Он становится богом, когда умирает и уходит в следующий мир.

– Почему твой брат хочет, чтобы ты ему покорился? – спросил я вдруг резко, без предисловий.

– Мой брат… Что ты сказал?

Достав из-за пояса кольцо с сердоликом, данное мне Некопта, я показал его жрецу:

– Он велел мне доставить в столицу. Сомневаюсь, чтобы он просто соскучился по тебе.

Лицо Гетепамона побледнело. Голос его надломился:

– Он… приказал тебе…

Я добавил:

– Он твердит царю, что ты пытаешься возродить ересь Эхнатона.

Мне показалось, что жрец вот-вот рухнет бесформенной грудой жира прямо на каменный пол храма.