Хозяин Амура - Дмитрий Хван

— Немецкие лекари государя нашего погубили!! — раздавался истеричный вопль у начала рыбного ряда. — И прежних государей они изводили!

С этим кличем многие поспешили согласиться. Как же оно иначе-то, немцы — от них все зло! Немцы завсегда виновны! И вот уже толпа суровеет, вытирая рукавом подмерзшие на морозе сопли.

— Извели-и государя-я!

Откель ни возьмись выкатываются бочки с хлебным вином… Шум. Гомон. Вскрики.

— А кто немцов на Москве привечает?! Кто привел их к государю-у?

— Кто?? — разом выдыхает быстро захмелевшая толпа.

— Известное дело кто! — разоряется щербатый мужик в распахнутом красном кафтане. — Никитка, государев дядька!

— Верно! Он немцов привел! — пьяно ярится, подначивая людей, второй, пялясь бессмысленным взглядом выпученных глаз.

— А ну! — растолкав нескольких мужичков в драных зипунах, на открытое место выходит вдруг широкоплечий, плотный купчина с окладистой бородой. С вызовом посмотрев на заводивших толпу горлопанов, купец закричал, оглядывая собравшихся москвичей, притихших теперь в ожидании дальнейшей потехи. — Люди добрыя, люд московской! — застягивая слова, зычно заговорил купец. — Гляньте-ко, что деется! Людишки вора Борьки Морозова на Никиту Ивановича клевещут, аки на злодея, убивца!

— Так и есть! — вскричал щербатый. — Никитка и есть злодей!

— Лжа это! — сжав кулаки, прокричал купчина. — У тела государева токмо Борька и был, денно и нощно! Неча…

— Сучий потрох!

Сильный удар в ухо поколебал купчину, второй, в нос, сбил его с ног. Толпа охнула, передние мужики подобрались. А щербатый, поигрывая свинчаткой, хотел уж приложить противника еще раз, как откуда-то сбоку раздался вопль:

— Почто Демьяна бьешь, сволота?!

— А чего слухать его, Никиткиного холопа? — ощерился дружок щербатого.

На него тут же кинулись двое крепких мужиков — то были приказчики сбитого с ног купчины. Они принялись умело мутузить обоих смутьянов, а поднявшийся и утеревший юшку купец, раззадорившись, принялся помогать. Толпа свистела и улюлюкала, довольная зрелищем.

Подобное происходило по всей столице — люди боярина Бориса Морозова везде терпели неудачу. Москвичи, уважительно относившиеся к Никите Романову, неизменно прогоняли, а чаще всего — жестоко побивали подстрекателей. А когда в народе появился сам Никита Иванович, прямо обвинявший Морозова в отравлении государя, да говорили один за другим свидетели, обвинявшие царского опекуна в изменах и воровстве, горожане, вооружившись кто чем, пошли к Фроловской башне Кремля. Там, у Чудова монастыря, стояли каменные палаты боярина Морозова.

Оказалось, что близ проездных ворот уже толпились несколько сотен разгоряченных москвичей: мастеровых, ремесленников, посадских жителей, пришедших на торжища крестьян и купеческих людишек. Стрельцы, сдерживавшие напор толпы, были растеряны, а некоторые и вовсе открыто поддерживали выкрики из толпы. Морозову припоминали все его прегрешения — и воровство, и налоговое бремя, и мздоимство. Великокняжеские ремесленники жаловались на долгие задержки жалованья, купцы на стеснение торговли. Злые голоса выкрикивали, что с милостивой грамотой от Бориса возвращался не тот, на чьей стороне правда, а тот, кто принес ранее больше подарков.

Были и другие голоса, требующие справедливости. Несомненно, среди москвичей были во множестве и людишки давнего недруга Морозова — Никиты Романова, который, вовремя учуяв удобный момент, желал свалить Бориса, и отступаться теперь царский стольник никак не мог. Казалось, еще чуть-чуть — и под напором людей отряд стрельцов рассеется, пропустив все прибывающую в числе волнующуюся толпу за стены Кремля. Однако краснокафтанникам вовремя подошла подмога — две сотни немцев, которые заняли ворота и проход в Кремль, подперев собой стрельцов. Оказавшиеся между разгоряченным народом и холодно спокойными иноземцами, воины малость струхнули. Они также долгое время не получали выплат, а ежели и получали, то половину. А бывало и меньше, да еще и под расписку о выдаче им полного жалованья.

— Морозов — пес! Бориска, вор, вон из Кремля! Никиту Ивановича на царство! Никиту Романова! — раздавалось отовсюду. — Гляньте, люди московские, сызнова Борька немцами прикрывается!

Люди из толпы схватились за каменья, выкрикивая оскорбления в адрес иноземцев. Стрельцы же по приказу своего головы подались назад, ощетинившись бердышами и стволами фитильных мушкетов.

— Расходитесь, люди добрые! — вышли из-за немецкого строя думные дьяки и бояре, посланные к толпе. — Челобитные примем, а опосля уходите отсед!

— Шиш! Чего захотели! — подскочил к ним вертлявый мужичонка. — Мы уйдем, а Борька-вор сызнова учнет непотребства свои свершать?!

Сунув под нос опешившему ближнему дьяку сложенную из узловатых пальцев фигу, мужичонка не успел отскочить от удара плетью — стоявший позади дьяка боярин с удовольствием вытянул его плетью по залатанному кафтанишке с чужого плеча. Мужичонка взвыл, часто сыпля проклятия. Толпа снова подалась вперед, загудела. Полетели камни и поленья, полилась кровь…

В короткой и кровавой схватке раздавив массою немцев и разогнав стрельцов, толпа ворвалась в Кремль, ища обидчиков-бояр и сторонников Морозова.

Выждав некоторое время, направился в Кремль и Никита Романов, чтобы утихомирить разбушевавшихся москвичей. На лице его блуждала довольная улыбка. Свершилось.

Зарядье, Варварка, Ангарский двор

Утро того же дня

Утром Грауля в Москве встречали уже в Зарядском переулке, что вел к Варварке, где располагался Ангарский двор. В узком месте, набитом гомонящим людом, идущим к торговым рядам или же оттуда, обоз практически встал. И тут возникшие ниоткуда нахрапистые людишки попытались схватить его за сапоги, а коня — за узду, выкрикивая нечто нечленораздельное. Пробовали они всучить Павлу и какие-то бумаги, крича:

— Возьми ужо!

Нескольких ударов плетью хватило для острастки. А когда бывший рядом с Граулем Евстафий, дружинник из карел, освобожденных на Эзеле от галерной скамьи, вытянул вдоль спины последнего дерзкого мужичонку, Грауль выкрикнул, держа руку на кобуре револьвера:

— Неча тут дурковать, убью! Ко двору идите, коли нужда есть!

И приказал Евстафию передать остальным возницам подтянуться, не отставать и ни в коем случае не разрывать обоз на отдельные повозки. Дружинникам было приказано держать руки на кобурах — Павел не забыл давнишнюю провокацию англичан. Мало ли чего можно было ожидать на сей раз?

Пронесло. А у самих ворот Ангарского двора сызнова появились некие личности, по выкрикам которых стало ясно, что это приказчики и доверенные лица купцов, дежурившие тут в ожидании ангарских людей. Понятно, они желали получить дозволение на торговлю с Ангарией, без которого, по их мнению, в Енисейске делать будет нечего.

Отдав уздцы своего коня Евстафию и распихав непрошеных визитеров, Грауль оказался, наконец, внутри ограды, пройдя через калитку. Здесь к нему подскочил статный юноша в распахнутом кафтане с великой радостью на лице — то Есений спешил для доклада. Четыре года назад Грауль забрал его вместе с сестрой Марфушкой с постоялого двора, пожалев сирот, а сегодня Есений служил при дворе помощником управляющего, который начальствовал тут в отсутствие Павла или кого-либо из ангарцев. Управляющий, как и прочие работники двора, были набраны из дворовых людей купцов Кузьмина и Ложкина, осевших сейчас на Эзеле. Получалось, что архангелогородцев и москвичей при дворе было примерно поровну.