Хроника отложенного взрыва - Феликс Меркулов

— Может, и есть. — Ольга вздохнула.

— Может, и есть, — повторил Гольцов. — И Дима рядом с нами. Витает где-то рядом.

— А Дима действительно рядом. — Лицо женщины посветлело. — И он совсем не витает. Я за ним и приехала в Москву.

— Дима? — Георгий изучающе посмотрел на Ольгу.

— Поехали, я покажу вам. — Женщина улыбнулась.

Они приехали в спортинтернат недалеко от станции «Юго-Западная». Ольга ненадолго скрылась в главном корпусе, а потом вышла, держа за руку семилетнего мальчика со светлыми волосами и солнечной улыбкой.

— Кто это? — изумленно спросил Гольцов.

— Дима Белугин, мой сын, — сказала Ольга.

— Но… как?

— На последнем свидании… Понимаете, тогда мы еще не знали, что оно последнее. — Женщина говорила сбивчиво, волнуясь. А ребенок в это время смотрел на ворон, дерущихся за кусок хлеба, лежащий на асфальте. — Я была неосторожна… Узнала об этом, сами понимаете, не сразу… Димы уже не было. С мужем решила развестись. Ему сказала, что была так расстроена расставанием, что поехала в дом отдыха и случайно согрешила. Он поверил. Вас, мужчин, легко обмануть.

— Но почему Белугин?

— Я записала на эту фамилию. Мужу сказала — в память о погибшем журналисте, и это было правдой. Муж решил, что я немного тронулась. Но ничего. Главное — мы сохранили добрые отношения. А Дима… — Ольга посмотрела на мальчугана. — Занимается плаванием. Мечтает о славе. Весь в отца.

В ее глазах мелькнула грусть.

А Дима Белугин досмотрел схватку. Когда победившая ворона улетела с законной корочкой хлеба в клюве, он нетерпеливо дернул маму за руку:

— Поехали!

Взгляд солнечного мальчика был устремлен вдаль. Там, где-то за горизонтом, пряталось солнце. Легкий ветерок трепал светлые волосы. А Диме не нравилось, что мама так долго разговаривала с незнакомым мужчиной. Ему не терпелось ехать. Не важно куда. Главное — не стоять на месте. Потому что Дима верил: там, за поворотом, ждет нечто такое!

Он еще только вступал на дорогу, по которой когда-то мчался его отец.

Из запоя Полуяхтов вышел посвежевшим и повеселевшим. Депрессия не выдержала испытания алкоголем. Отступила. На смену ей пришла новая блестящая идея. Новая цель.

Именно она теперь освящала жизнь генерала, наполняла его энергией.

И вот теперь Иннокентий Полуяхтов запивал гамбургер кока-колой и был безумно счастлив. Он сидел в «Макдональдсе» возле Олимпийского проспекта, в сверкающем зале возле самого окна. Уборщик рядом натирал пол. Грязь просто не успевала появиться. А по ту сторону стеклянных стен кипела жизнь.

На улице с грохотом проезжали трамваи, заворачивавшие здесь на забитый машинами проспект Мира.

Чего его сюда занесло, он и сам не знал. Ехали мимо, застряли в пробке. Посмотрел в окно: дай, думает, зайду. Здесь среди шумящей молодежи пожилой мужчина в ладно сидящем костюме выглядел добрым дедушкой, заскочившим в поисках внука.

Конечно, люди его уровня в таких местах не бывают. Несерьезно это как-то. Несолидно.

Да и хрен с ним!

За соседним столиком компания из ярких парней и девушек сочиняла выступление для команды КВН. По разговору Иннокентий Тимофеевич понял: студенты.

С другой стороны семейная пара привела детей, двух непоседливых близнецов младшего школьного возраста. Все с удивлением поглядывали на дедушку, кушавшего гамбургер и блаженно улыбавшегося.

В его жизни все было хорошо. Гольцов и Михальский были неопасны. И Полуяхтов решил подарить им жизнь. Ведь миловать — это величайшее право королей. Аппаратные враги, Брайчук и компания, тоже не дотянутся: руки коротки!

А он был король. Не шахматный король, который всегда на виду, но ни черта не решает. А самый настоящий король, который управляет жизнью из тени. Он и есть сама тень, накрывающая и направляющая жизнь, где бы та ни появилась.

Полуяхтов был горд собой и оттого счастлив. Ему нравились красивые и добрые лица вокруг, солнце, переполнявшее молодежь, травившую себя фаст-фудами. Ему нравилось все! То был редкий момент, когда его переполняли добрые чувства к окружающим людям. Правда, то были не живые люди, с которыми всегда тяжело, потому что приходится общаться, делить хлеб насущный, а порой и кров. А люди-массовка, которую постоянно видишь на улицах. Они проходят мимо и исчезают через секунду. Они не имеют имен. И потому они не мешают жить.

Дай бог, чтобы все были такими.

Генерал допил кока-колу и почувствовал себя радостным ребенком. И в это время его пронзила мысль: жизнь удалась! Потому что все еще впереди.

Павел Заславский любил ходить на суд. Жизнь становилась разнообразнее. Дорога от «своей» хаты до зала заседаний Матросской Тишины занимала сто двенадцать пар шагов и сорок ступенек. Компанию составляли конвоиры.

Когда в СИЗО приезжал какой-нибудь высокий гость, коридоры и решетки пахли свежей краской. И даже замки, казалось, лязгали не как обычно — зло, как зубы голодных волков, а ласково и по-доброму. Словно затвор автомата, который проверяешь после стрельбы. Знакомый и до боли родной звук для бывшего полковника ВДВ.

В зале заседаний ободранные кресла. Обшарпанные стены. И тоска, пропитавшая воздух. Павел сел, как всегда, с краю. В зале он увидел Гольцова и Михальского. С ними был мужчина, которого он не знал.

Внезапно он подумал, что уже не знает: хочет или нет, чтобы скорее закончился этот кошмар. Потому что здесь он уже привык, а там, в зоне или на воле, придется учиться жить заново.

Выйдя из зала суда, Полонский (это он был вместе с Гольцовым и Михальским) сел с ребятами в свою служебную машину. Они ехали молча и очень долго: мимо Сергиева Посада с золотыми куполами лавры, мимо Калязина. Наконец машина остановилась перед мостом через широкую протоку. С шоссе открылся вид на Рыбинское водохранилище — масса серой хмурой воды и торчащая из нее белая колоколенка, которую медленно огибает маленький, едва приметный теплоход.

Они стояли и смотрели на это самое русское место на русской земле. Потом Полонский сказал — так, словно бы заканчивая разговор:

— Вы видели, какими они стали?

— Да, — отвечает Гольцов, понимая, что Полонский имеет в виду Заславского и его друзей.

— Так вот, они были перед вами. Вы были за их спинами. Они закрывали вас. Теперь вы впереди… Понятно?

Март 2002 года