Трактир на Пятницкой. Агония. Вариант «Омега» - Николай Иванович Леонов

class="p1">— Не исключено. — Волохов вновь взглянул на Костю. — Можем ли мы убийц на воле оставлять?

— А будут они там, товарищ Волохов? И кого возьмем, а кто прорвется? Скольких из наших подстрелят либо ножом ткнут? Сколько новых убийц мы сегодня родим? Молодняк-то перед стариками рогами упираться начнет. О сегодняшнем деле легенды сложат, «о павших за святую волю» петь на всех пересылках начнут.

— Не агитируй меня, Воронцов, — неожиданно сказал Волохов. — Я давно тобой сговоренный. Однако на сходку одного не пущу, будем окружать. Готовьте план операции.

Высокие договаривающиеся стороны закончили совещание на загородной вилле и подались гурьбой на выход. В палисаднике остановились, Корней кивнул Савелию и Кабану, они убрались первыми. Когда круглая голова Кабана скрылась за булыжным горбом улицы, Корней взглянул на Хана.

— С богом, Степан. — Корней подмигнул. — В семь во «Флоре», я уже буду там.

Хан не ответил, не кивнул, будто и не слышал, подхватил изящный кожаный саквояж и легкой походкой, небрежно помахивая тростью, словно родился в смокинге и котелке, в руках в жизни не держал ничего, кроме трости и саквояжа с серебряными монограммами, навсегда покинул резиденцию.

Митрий проводил его взглядом, присел на подгнившую, видно прошлогоднюю, поленницу, начал сворачивать цигарку. Курил он редко, добавляя в табак одному ему ведомое зелье. Корней глядел на него без злобы и превосходства, ценил за ум и безотчетно завидовал. Вот человек незаурядный, видел жизнь всякую, сейчас во дворе, как собака, живет и счастлив вроде. Митрию не свистнешь, не поманишь пальцем, свободный он, ничего ему не надо, мальцов бездомных грамоте учит, они его кормят, поят, как отца чтут. Известно Корнею, Митрий ни разу руку не поднял, голоса не повысил, а любой из его армии последнее отдаст и тем счастлив будет. В делах Митрий никогда участия не принимал, оружия при себе не держал, хотя известно, что мог бы вооружить не один десяток лихих ребятишек. Каждый серьезный вор в Москве, да и за пределами златоглавой, знал отца Митрия, приходил за советом либо за пушкой. Встречал гостей бывший священнослужитель по-разному. Одного и выслушает, и совет подаст, и, о чем просили, даст, и денег не возьмет; иного, который и маркой выше, не слушает даже. «Иди, раб божий, — скажет, — не у дел я, стар, умом слаб, оружие нехристово и не видал никогда. Иди, бог тебе судья». И люди уходили молча, просить без толку, осерчать может, старец же обладал силой незаурядной, а байстрюки его могли свернуть в бараний рог самого отчаянного, любого из-под земли достать, примеры тому случались, и деловые люди их отлично запомнили.

Стояли в палисадничке, у трухлявой поленницы, два человека. Один богатый, превосходно одетый, признанный пахан воровского мира, второй — нищий, одетый в заплаты, живший на иждивении беспризорников, случись между ними недоразумение, лишь фраер поставил бы на первого.

— Чем меньшим ты обладаешь, тем меньше обладают тобой, — подводя итоги своих рассуждений, произнес Митрий.

— Вкушающих тебя останови, когда ты наиболее сладок, — ответил Корней. — Я отдам Сипатому власть, пусть наслаждается.

— Глупости и суета, кончилось ваше с Сипатым время, не будет вскоре воровского мира, рассыплет новая власть вас, как горох по столу, каждого отдельно, и отделит злаки от плевел.

— Где они злаки-то найдут?

— Ищущий да обрящет, — ответил Митрий, поглаживая бороду и усы. — Среди воровского мира, полагаю, восемь на дюжину совсем безвинные, на пропитание себе тянут, не более.

— А четыре оставшихся? — спросил Корней.

— Те разные, есть, как мы с тобой, — конченые. — Митрий вновь огладил бороду. — Некоторые в крови по самую маковку, тех власть не простит. Чего я тебе политграмоту читаю, ты сам, Корней, умнее умного. Ты зачем сегодня старого Савелия позвал? Он же сейчас к Сипатому спешит — торопится доложить о слышанном.

— Для того и позвал, чтобы Сипатый с Одесситом знали, Корней их вызов сопливый принял и на сходку придет.

Митрий засопел тяжело, откашлялся, неясна ему игра Корнея, а когда чего не понимаешь — молчи.

— Дарья! — крикнул он. — Напиться принеси!

Даша из дома не вышла, Митрий сделал жест, мол, сейчас вернусь, поднялся на ступеньки, шагнул в горницу и столкнулся с Дашиными глазами. Большие, светлые, цветом в голубую зелень, они упирались в Митрия, в лоб, в глаза, в душу. Вспомнил он, как однажды шагнул неразумно через один порог и наткнулся на наганы жандармов.

— Даша, — Митрий перекрестил девушку, — бог с тобой! Не бери в голову, все сбудется. — Он напился прямо из ведра и вышел.

Даша слышала, как ухнули тяжело ступеньки, и тогда вынула руку из-под фартука, разжала ладонь, в который раз перечитала записку: «Даша, будь другом, пройдись сегодня в шесть вечера по Пассажу. Тебя будет ждать Костя».

— Костя, — прошептала девушка, — будто забавляется.

Записку Даша нашла прямо посредине стола, когда вернулась от двери, проводив гостей. Бумажка была наколота на вилку. Почерк был не тот, что в первой записке, бумага другая, серая и мятая, с жирными пятнами. Даша, как заправский сыщик, осмотрела горницу и нашла лист, от которого оторвали угол, приложила записку, линия разрыва совпадала.

Кабан, старик Савелий, Корень, Хан и отец Митрий. Корень отпадает, на него и охота, Кабан и Хан в сторону, уголовка с убийцами любовь не крутит. Остаются Митрий и Савелий. Одного можно взять на совесть, другого на страх. Старик за свою дырявую шкуру продаст бога, черта и мать с отцом. Не станет Костя с ним дела иметь. Да и не хватит у Савелия духу вот так, на глазах у компании бумажку оторвать и черкнуть несколько слов, и «будь другом» старому хрычу ввек не придумать. Значит, отец Митрий. И выходил он вроде последним, и возвернулся напиться. Как он сказал? «Не бери в голову. Все сбудется».

А если не так все? Если Корней проверяет и обе записки от него идут? Тот же Митрий, который про Костю знает, и шепнул Корню? Проверяют Дашу Паненку, пойдет в Пассаж, значит амба. Сходке девчонку выдадут, позабавятся досыта и в ножи.

Даша в который раз уже прошла мимо Пассажа, поглядывая украдкой на людской водоворот у входа. Казалось, главная задача каждого не столько пройти, сколько толкнуть соседа, доказывая, что здесь он единственный и главный, все для него, остальные затесались сюда по случаю и незаконно. Солидная публика Пассаж обходила стороной, поднималась по Петровке к Столешникову, где встречают улыбчивые приказчики, даже сами хозяева, двери стеклянные до голубой прозрачности, колокольчики с голосами услужливыми.

Даша боялась, оглядывалась, проверяла, чисто ли за ней, хотя отлично понимала, что слежку Корнея ей