Преемник - Марина и Сергей Дяченко

Он глубоко вдохнул запах земли и леса — и тогда пальцы его, судорожно сжавшись, вцепились во влажную шкуру травы.

Муравей на огромной карте, где вышит шёлком ночной лес, где не отмечены тропы и тропинки, где тут и там торчат булавки с красными головками костров… И крыши деревень, и ниточка ручья, протянувшаяся к синей ленточке реки… Спинки шёлковых мостов — здесь и здесь… И ниточка парома. И очертания оврагов. И буреломы, которых нет на карте… Хлещут по щёкам ветки. Чужая воля становится своей, Эгерт Солль сидит, ухмыляясь, в своей берлоге и ждёт, когда поутру другой Эгерт Солль, считающий себя охотником, совершит очередной безнадёжный бросок… Безнадёжный, потому что…

Эгерт сел. Лейтенант Ваор, прикорнувший неподалёку, испуганно вскинулся:

— А?!

Медведь в погоне за стаей шершней. Очень отважный, очень глупый мишка…

Эгерт кивнул лейтенанту и улёгся снова; в прореху облаков над ним заглянула одна-единственная, тусклая звёздочка. Эгерт с удивлением понял, что она не белая, а зеленоватая, как кошачий глаз.

Он закрыл глаза — и на чёрном небе собственных век увидел созвездие. Россыпь родинок на высокой шее. Не сейчас… Нельзя.

Наутро отряд был шокирован приказом своего полковника. Презирая здравый смысл, Эгерт Солль повелел бросить преследование по вчерашнему свежему следу и круто повернуть на север — к реке.

Стражники роптали. Стражники скрежетали зубами и переглядывались, даже лейтенант Ваор, боявшийся Солля как огня, осмелился на некое подобие бунта: как же… след же… хутор же… Господин полковник, да видано ли?!

Господин полковник оскалился и выхватил меч. Лейтенант Ваор отшатнулся — но полковник всего лишь вскинул оружие над головой, поклявшись, что следующий, кто задумает обсуждать с ним его приказы, повиснет на первом же крепком суку.

Лейтенант Ваор притих — однако недовольство не улеглось. Никто из следовавших за Соллем людей не сомневался теперь, что по возвращению в город полковника ждёт открытый бунт; играя желваками и переживая предстоящее поражение, стражники влачились за Соллем — а он, окончательно спятив, погонял и погонял. Скоро отряд нёсся сквозь лес, оставляя на сучьях обрывки одежды, и ни у кого не осталось времени даже на ругань — все силы уходили на то, чтобы обогнуть и прорваться, не налететь на ствол и не изувечить лошадь…

Потом лес поредел, и обезумевший полковник пустил свою лошадь в галоп.

Вскоре между стволами впереди замелькало небо; через несколько минут отряд вырвался на открытое место, к реке. Вдоль берега тянулась дорога, а поодаль виднелась и переправа — широкий паром успел добраться уже до половины реки, и был он перегружен. Более десятка лошадей и столько же спешившихся всадников, паромщику приходится несладко…

На берегу ожидали переправы ещё всадники — несколько десятков, как сосчитал про себя Эгерт. Ему показалось, что всё это уже было когда-то, что в каком-то сне он видел и этот паром, и эти обернувшиеся к нему лица — а выражение их казалось у всех одинаковым, впрочем, издалека не разглядеть…

За спиной у него кто-то ахнул. В ту же секунду над рекой грянул пронзительный, раздирающий уши свист, и там, на пароме, панически заржали лошади.

Попал, подумал Эгерт с удивлением. В детстве он забавлялся, бросая камушки с закрытыми глазами, и иногда — нечасто, но всё-таки — ухитрялся попасть в узкое горлышко глиняного кувшина… Это вслепую-то… И всякий раз испытывал такое вот радостное удивление — попал…

Но на этот раз он не был слепым. Чувство, приведшее его к парому в этот день и в эту минуту, казалось более зрячим, нежели чьи угодно глаза; он знал, что так будет, — и всё же успел удивиться.

Паром тяжело закачался посреди реки — забегали люди, забеспокоились лошади, присел, закрывая голову руками, пожилой паромщик. Те, что оставались на берегу, сбились в плотную кучу; уже на скаку Эгерт понял, что это не напуганная толпа, а отряд, готовый к бою. Хорошо, подумал Эгерт почти с уважением. Сова на берегу, стало быть… Без Совы они бы разбежались. Врассыпную — ищи ветра в поле… Хотя нет. Теперь нет, слишком близко, как на ладони, выходит, поздно им бежать…

Он думал, а вскинутая над головой рука сама собой отдавала приказы, не требующие уже и голоса. За спиной его разворачивались и перестраивались, вздымали пыль копыта и скрежетала извлекаемая из ножен сталь; на скаку он успевал оценить силы противника и просчитать варианты боя — но и свои и чужие бойцы в тот момент были ему странным образом безразличны. Небо, неужели Луар…

Солль не знал, что сталось бы с ним, если б в толпе этих убийц обнаружилось знакомое лицо. Но Луара здесь нет — он понял это с первого же взгляда, но, собственно, он знал это и раньше… Так-то, судья Ансин. Нет его здесь и никогда не было. Моё дело — Сова.

Теперь Сова, думал он, вглядываясь в белые лица всадников у парома. Только Сова. Сам. Своей рукой.

Разбойники уступали числом; часть их застряла посреди реки, решая, очевидно, прийти ли на помощь либо дать дёру. Паромщик, увидел Эгерт боковым зрением, лежал на досках, и безжизненно отброшенная рука его касалась воды. Зачем, подумал Эгерт. Зверьё, его-то зачем?

Уже через мгновение он понял, зачем. Разбойникам просто некуда было отступать — привычные жить на пороге смерти, приноровившиеся убивать, они и умирать умели. Да не в петле на площади, а в схватке, пусть даже с превосходящим противником, лишь бы утащить за собой как можно больше чужих жизней… Они будут резать всех подряд, подумал Эгерт. Они бы и лошадей перерезали.

А стражники — что ж… Им тоже некуда отступать. После той убийственной Эгертовой речи, после той мёртвой девочки на дороге, обуглившегося хозяина под окнами собственного сожжённого дома… Никуда не денутся. Вперёд…

И два отряда сшиблись жёстко и беспощадно.

Эгерт врезался в схватку всё глубже и глубже — не отдавая себе отчёта, он лез прямиком на клинки. Он ловил своим телом смертоносные острия, и подспудная тяга к самоубийству, со стороны казавшаяся нечеловеческой отвагой, заставляло трепетать даже бывалых душегубов. Короткий меч — оружие стражи, которое Солль никогда не любил — успел тем временем окраситься кровью.

Перед глазами его стремительно проносились земля, нещадно изрытая копытами, небо с тонкой сеткой перистых облаков, потом лицо с выпученным глазом, на месте другого — кровавая рана, потом другое лицо, рот перекошен криком, видно гнилые пни зубов… Потом снова земля с валяющимся на ней кистенём, потом топор на длинной рукоятке, медленно-медленно падающий сверху — и удивлённая волосатая харя, и собственная рука с мечом, сильный толчок, едва не сносящий с седла — небо с перистой сеткой… Визг обезумевшей лошади. Падение тяжёлого тела; хрип. Проклятия; он в последний момент отразил два сильных, последовательных удара — справа-плечо и справа-пояс. Шипастый шар на длинной цепи, слившийся в один размазанный круг, просвистел прямо перед его носом ему показалось, что он слышит запах мокрого металла…

Запах смерти. Кровь и мокрый металл; металлический привкус во рту, солоноватый вкус крови. Как он ненавидит всё это. Как сильно…