Древний город. Религия, законы, институты Греции и Рима - Нюма Дени Фюстель де Куланж

Мы не можем достаточно глубоко проникнуть в мысли древних, чтобы сказать, вызывала ли эта сакральная традиция у патрициев почтение к личности трибуна или, напротив, внушала ужас. Более вероятно второе предположение. Однако с уверенностью можно сказать, что трибун являлся неприкосновенной личностью, и считалось, что патриций, дотронувшийся до трибуна, совершил акт крайней непочтительности.

Неприкосновенность гарантировалась законом, который гласил, что никто не может совершать насилия над трибуном, его нельзя ни ударить, ни убить; тот, кто совершит одно из этих действий в отношении трибуна, осквернит себя и его имущество перейдет в собственность храма Цереры, и его можно безнаказанно убить. Закон заканчивался словами, неясный смысл которых способствовал успешному развитию трибуната: «Ни магистрат, ни частное лицо не имеют права совершить что-нибудь против трибуна». Все граждане поклялись всегда соблюдать этот закон, призвав богов обрушить свой гнев на их головы, если они нарушат его, а кто окажется виновным в посягательстве на трибуна, тот «будет запятнан величайшим нечестием».

Если с плебеем плохо обошелся консул, приговорив его к тюремному заключению, или кредитор, забравший его в свой дом, появлялся трибун, вставал между плебеем и патрицием и протягивал руку в направлении патриция (intercessio). Кто бы посмел совершить что-либо против трибуна?

Но эта исключительная власть действовала только в его личном присутствии; если его не было рядом, с плебеями можно было обращаться как угодно. Трибун не имел никакой власти над местом, куда не могли дотянуться его руки, не могли добраться его взгляды и речи.

Патриции не дали плебеям права, они только согласились на то, чтобы некоторые из них, то есть трибуны, обладали правом неприкосновенности. Однако уже этого было достаточно, чтобы в какой-то мере обезопасить остальных. Трибун был своего рода живым алтарем, у которого искали защиты.

Трибуны, естественно, стали вождями плебеев и получили право вершить суд. На самом деле трибун не имел права призывать на свой суд даже плебеев, но мог схватить человека, а попав к нему в руки, человек обязан был повиноваться. Достаточно было просто находиться в пределах слышимости голоса трибуна; его нельзя было ослушаться; любой был обязан подчиниться ему, будь то патриций или консул.

Трибун не имел политической власти. Не будучи магистратом, не мог созывать куриатные или центуриатные комиции. Он не мог вносить предложения в сенат, вначале даже не предполагалось, что он может туда являться. У него не было ничего общего с настоящей гражданской общиной, то есть с гражданской общиной патрициев, где за ним не признавалось никакой власти. Он не был трибуном народа, он был трибуном плебеев.

В Риме по-прежнему было два общества – гражданская община и плебеи; первая – организованная, имеющая свои законы, магистратов и сенат, вторая – многочисленная, без прав и законов, но нашедшая в своих неприкосновенных трибунах защитников и судей.

В последующие годы мы видим, как трибуны набираются храбрости и присваивают права, которыми их не наделяли. У них не было права созывать народные собрания, а они их созывали. Их не приглашали в сенат, а они являлись: сначала сидели у дверей, а потом проходили внутрь зала заседаний. Никто не давал им права судить патрициев, а они судили и выносили приговор. И все это в результате неприкосновенности, которой они обладали как священные личности. Патриции обезоружили себя в тот день, когда, совершив торжественные обряды, объявили, что тот, кто прикоснется к трибуну, осквернит себя. Закон гласил, что никто не может ничего совершить против трибуна. Следовательно, если трибун созывал плебеев и плебеи собирались, то никто не мог распустить это собрание. Если трибун являлся в сенат, никто не мог заставить его удалиться. Если он хватал консула, никто не мог вырвать консула из его рук. Никто не имел власти над трибуном, кроме другого трибуна.

Как только у плебеев появились свои вожди, они тут же стали собирать совещательные собрания. У этих собраний не было ничего общего с собраниями, которые проводили патриции. Плебеи в своих комициях распределялись по трибам; место жительства, а не религия или имущественное положение, определяло место каждого члена собрания. Собрание не начиналось с жертвоприношения; религия не принималась в расчет. Они ничего не знали об ауспициях, и мнение авгура или понтифика не могло заставить людей покинуть собрание. Это были плебейские комиции, и в них не было и следа от древних правил и патрицианской религии.

Правда, поначалу эти собрания не занимались решением общегородских вопросов; они не назначали магистратов и не принимали законы. Они обсуждали только вопросы, касающиеся плебеев, назначали своих вождей и проводили плебисциты. В Риме долгое время издавалось два вида постановлений: senatusconsulta – постановления, принятые сенатом для патрициев, и плебисциты – решения, принятые на плебейских собраниях для плебеев. Плебеи не подчинялись постановлениям, принятым сенатом, а патриции не подчинялись плебисцитам. В Риме было два народа.

У этих двух народов, живших вместе в одном городе, по-прежнему не было почти ничего общего. Плебей не мог стать консулом, патриций – плебейским трибуном. Плебей не принимал участия в собраниях по куриям, патриций – в собраниях триб.

Эти два народа даже не понимали друг друга, не имея, как говорится, общих точек соприкосновения. Если патриций говорил от имени религии и законов, то плебей отвечал, что не знает этой наследственной религии и законов, вытекающих из нее. Если патриций ссылался на древний обычай, то плебей ссылался на законы природы. Они упрекали друг друга в несправедливости; каждый был прав с точки зрения собственных принципов и не прав с точки зрения принципов и верований другого. Собрания по куриям и собрания patres вызывали у плебеев стойкое отвращение. Собрания триб, с точки зрения патриция, были незаконными сборищами, осуждаемыми религией. В консульстве плебей видел деспотичную власть; трибунат, по мнению патриция, был чем-то нечестивым, противоречащим всем принципам, он не понимал, как это может вождь не быть жрецом, да еще выбранный без ауспиций. Трибунат нарушил священный порядок города; он был таким же разрушителем, как ересь в религии. «Боги будут против нас, – заявил один патриций, – пока в нашей среде будет эта язва, которая разъедает нас и все глубже проникает в наше общество». На протяжении века история Рима заполнена разногласиями между этими двумя народами, которые, казалось, говорили на разных языках. Патриции упорно не допускали плебеев до участия в политической жизни, плебеи создавали свои институты. Двойственность римского населения с каждым днем становилась все более очевидной.

Однако все-таки было то, что связывало два этих народа; этим связующим звеном была война. Патриции боялись лишиться воинов. Они оставили плебеям звание граждан, исключительно для того, чтобы зачислять их в легионы. Кроме того, они позаботились о том, чтобы неприкосновенность трибунов не распространялась на них за пределами Рима, и приняли решение, согласно которому трибуны не могли покидать город – их власть была ограничена городской чертой Рима. Таким образом, в войске не было двоевластия; перед лицом врага Рим становился единым.