Краснокожий Пророк - Орсон Скотт Кард

«Я не должен так думать, — упрекнул себя Элвин. — Я должен радоваться, ведь я снова вижу землю белых поселенцев». Из сотен печных труб, торчащих по всей долине, курился дымок. Проведя в заточении четырех стен целую зиму, на улицу хлынули радостные ребятишки; фермеры, потея в легких весенних заморозках, исполняли обязанности по дому; из ноздрей и от тяжело вздымающихся боков лошадей и быков валил жаркий пар. Вот он какой, дом. Вот какой Армор, отец и прочие белые поселенцы хотят видеть Воббскую долину. Это и есть цивилизация — одно хозяйство упирается в другое, локти упираются в бока ближнего, земля измерена и поделена, чтобы все знали, что кому принадлежит, кто что использует и кто лезет на чужую территорию.

Проведя целый год среди краснокожих и не видя из бледнолицых никого, кроме Меры и Сказителя, Элвин уже не мог смотреть на долину глазами белого человека. Он смотрел на нее, как краснокожий, и ему казалось, что видит он конец света.

— Что мы здесь делаем? — спросил Элвин Такумсе.

Такумсе ничего не ответил. Уверенным шагом, словно имел на это полное право, он принялся спускаться с холмов в долину белого человека. Элвин не понял его поведения, но, как обычно, последовал за ним.

К величайшему удивлению Элвина, когда они ступили на полувспаханное поле, фермер не заорал на них, чтобы они, мол, топтали землю где-нибудь в другом месте. Подняв голову, он дружелюбно подмигнул и махнул рукой.

— Привет, Айк! — крикнул он.

Айк?

Такумсе помахал ему в ответ и зашагал дальше.

Элвин чуть не расхохотался. Фермеры, освоившие эту долину, прекрасно знали Такумсе, знали его настолько хорошо, что узнавали издалека! И Такумсе, самого ярого ненавистника бледнолицых во всей лесной стране, называли здесь именем белого человека!

Но Элвин решил подождать с расспросами. Он молча шагал следом за Такумсе, пока тот не пришел туда, куда изначально направлялся.

Этот дом ничем не отличался от остальных, разве что выглядел чуточку подревнее. Большой, с множеством пристроек, беспорядочно окруживших первоначальное строение. Наверное, вон тот уголок дома, под которым виднеется каменный фундамент, и был первой хижиной, построенной здесь. Затем к ней добавилась большая пристройка, так что времянка превратилась в кухню, после чего спереди было добавлено еще одно крыло — оно было уже двухэтажным, с большим чердаком. Впоследствии к хижине пристроили сзади еще несколько комнат — резные балки, положенные в остов и когда-то сиявшие свежей белизной, уже потемнели и сквозь облупившуюся краску проглядывало серое дерево. В этом доме заключалась вся история долины: сначала лишь бы времянку возвести, чтобы укрыться от дождей, пока корчуешь лес; потом можно добавить комнату или две для удобства; затем достигаешь некоего процветания, рождаются дети, и вот уже возникает нужда в большом двухэтажном особняке. В конце концов в доме живет три поколения одной семьи, и здание разрастается не потому, что хозяин не хочет ударить в грязь лицом перед остальными поселенцами, а затем, чтобы обеспечить местом новых членов семейства.

Таким был тот дом, дом, который впитал в себя долгую повесть о победной войне белого человека против земли.

Такумсе обошел его вокруг и направился к маленькой, потрепанной дверце, что выходила на задний двор. Он даже не постучал — открыв дверь, он шагнул внутрь.

Все это Элвин видел собственными глазами, и впервые он растерялся. По сути дела, он должен был зайти в дом следом за Такумсе, как заходил в глиняные мазанки краснокожих. Но, будучи бледнолицым, он знал, что нельзя входить в чужой дом вот так, с заднего входа. Надо подойти к передней двери, вежливо постучать и подождать, пока тебя впустят.

Поэтому Элвин так и стоял у задней двери, которую Такумсе, конечно же, даже не позаботился закрыть, — стоял и смотрел, как первые весенние мушки залетают в темный коридор. Он чуточку поежился, вспомнив мать, которая в таких случаях принималась кричать и ругаться, что вот, мол, оставляют двери открытыми, и в комнату набиваются мухи, которые потом жужжат и кусаются по ночам, мешая честному народу спать. Вспомнив об этом, Элвин поступил так, как требовала от детей мать: он вошел в дом и закрыл за собой дверь.

Но дальше идти не посмел, так и замер в темной передней посреди тяжелых накидок, висящих на деревянных колышках, и покрытых толстым слоем грязи башмаков, раскиданных по полу. Все было как-то странно, непривычно. Слишком много месяцев подряд он слышал зеленую песнь леса, но сейчас музыка скрылась вдали, отступив перед весенней какофонией жизни на ферме бледнолицего поселенца, и воцарившаяся тишина оглушала.

— Исаак, — произнес женский голос.

Один из шумов, издаваемых бледнолицыми, внезапно прекратился. И только тогда Элвин понял, что этот шум он слышал ушами, а не чувствами краснокожего человека. Он попытался вспомнить, что же так шумит. Ритмичное постукивание, повторяющееся раз за разом, это… это похоже на ткацкий станок. Он слышал стук ткацкого станка. Должно быть, Такумсе вошел в комнату, где ткала какая-то женщина. И Такумсе вовсе не был чужим в этом доме, поскольку женщина знала его под тем же самым именем, что и тот фермер в полях. Исаак.

— Исаак, — снова повторил женский голос.

— Бекка, — сказал Такумсе.

Самое обычное имя, но почему же сердце Элвина так заколотилось, так застучало? Наверное, потому, что Такумсе произнес это имя голосом, который заставляет людские сердца громко биться. Более того, ломаные гласные того английского, на котором обычно говорят краснокожие, вдруг сгладились, превратившись в чистейшую речь, будто Такумсе всю жизнь прожил в Англии. Теперь его произношение ничем не отличалось от произношения преподобного Троуэра.

Нет, нет, это не Такумсе, это говорит какой-то другой человек, какой-то бледнолицый фермер, находящийся в одной комнате с той женщиной. Вот ответ на вопрос. И Элвин тихонько двинулся вперед, пробираясь сквозь темную переднюю туда, откуда доносились голоса. Сейчас он увидит, что это не Такумсе, и все разъяснится.

Подойдя к двери, он заглянул в комнату. Такумсе стоял посредине, сжимал руками плечи бледнолицей женщины и не отрываясь глядел ей в глаза, а она смотрела на него. Они не обмолвились ни словом, просто глядели друг на друга. И никакого фермера в комнате не было.

— Мой народ собирается на Гайо, — сказал Такумсе. Голос его звучал все так же странно.

— Знаю, — кивнула женщина. — Это уже появилось на холсте. — Она оглянулась и увидела стоящего на пороге Элвина. — Ты пришел не один.

Таких глаз, как у нее, Элвин в жизни не видел. Он был еще слишком юн, чтобы гоняться за юбками, — он помнил, как его братья, Нет и Нед, едва им стукнуло четырнадцать, словно с цепи посрывались. Поэтому, заглянув ей в глаза, он не ощутил того желания, которое преследует мужчину, видящего красивую женщину. Сейчас он испытал те же чувства, что испытывал, когда смотрел на пламя, наблюдая за его переливами и игрой. Он не искал в огне смысл, лишь созерцал его переменчивость. То же самое он увидел сейчас. Она словно явилась свидетельницей всему происходящему на Земле, и события те, запечатлевшись внутри ее глаз, теперь кипели там, но никому не дано извлечь эти видения оттуда и рассказать о них.