Мельница на Флоссе - Джордж Элиот

Магги также взглянула на корешок и прочла на ней название, которое с новой силой воскресило в ней старинное впечатление.

– «Пират!» – сказала она, взяв книгу из рук Филиппа. – Я помню, что как-то начала читать это, дошла до того места, где Минна гуляет с Кливлендом, и никак не могла дочитать до конца. Я сама в уме стала прибирать несколько окончаний, но все они были несчастливы. Я никогда еще по данному началу романа не могла составить окончание негрустное. Бедная Минна! любопытно было бы знать, чем на самом деле кончается роман; я долго не могла выкинуть из головы Шотландские Острова; мне все казалось, что я чувствую холодный ветер, дующий на меня с моря.

Магги говорила скоро; глаза ее сверкали.

– Возьмите этот том с собою, Магги, – сказал Филипп, с восторгом следя за нею. – Мне он теперь не нужен. Я лучше изображу в своей картине вас, окруженную, как теперь, соснами и наклонно падающею от них тенью.

Магги не слышала ни одного слова из сказанного им: она вся погрузилась в открывшуюся пред нею страницу книги. Вдруг она закрыла ее и подала Филиппу, отбросив голову назад, как будто для того, чтоб удалить носящиеся вокруг нее видение.

– Оставьте ее у себя, Магги, – сказал Филипп умоляющим голосом: – она доставит вам удовольствие.

– Нет, благодарю, – возразила Магги, отталкивая ее рукой и делая шаг, чтоб уйти, – эта книга заставила бы меня снова полюбить свет; она пробудила бы во мне желание видеть и узнать многое и внушила бы стремление к жизни, более полной.

– Но, ведь, вы не всегда будете заключены в теперешнюю тесную участь; для чего ж хотите вы заглушить в себе все умственные и душевные способности? Это какой-то жалкий аскетизм, и мне не нравится, что вы так предались ему, Магги. Теории науки и искусства святы и чисты.

– Но не для меня, не для меня, – сказала Магги, удаляясь с большею поспешностью, – потому что в таком случае для меня стал бы чувствителен недостаток слишком многого. Я должна жить: эта жизнь не может быть продолжительна.

– Не убегайте же от меня, не простившись, Магги, – сказал Филипп, когда они дошли до группы сосен и она продолжала идти молча. – Мне ведь не следует идти далее – не правда ли?

– Ах, нет! я и забыла. Прощайте, – сказала Магги, останавливаясь и протягивая ему руку. Это движение снова направило ее мысли на Филиппа и, спустя несколько минут, в продолжение которых они простояли рука в руке и глядя в молчании друг на друга, она – сказала, отдергивая руку: – я вам очень благодарна за то, что вы помнили обо мне в течение этих лет. Так приятно быть любимой кем-нибудь! Как удивительно-хорошо, подумаешь, что Бог создал ваше сердце так, что вы можете любить девочку, которую вы знали всего несколько недель. Я помню, как я говорила вам, что вы, как мне кажется, любите меня более, нежели Том.

– Ах, Магги! – сказал Филипп почти с упреком: – вы, однако ж, никогда не любили меня так, как любили вашего брата.

– Может быть, ответила Магги просто. – Но, видите ли, первые мои воспоминание в жизни заключаются в том, как я стаивала на берегу Флоса и он держал меня за руку: все предшествовавшее этому находится для меня во мраке. Но я никогда не забуду и вас, хотя мы должны быть вдали друг от друга.

– Не говорите этого, Магги, – сказал Филипп. – Если я пять лет сохранил память об этой маленькой девочке, то не заслужил ли я тем некоторое право на ее память обо мне? Она не должна совершенно удалиться от меня.

– Конечно, нет, если б я была свободна, – сказала Магги: – но, к несчастью, я должна покоряться! Она остановилась на время в нерешимости, но потом продолжала. – Я еще хотела сказать вам, чтоб вы довольствовались поклоном при встрече с братом. Он мне однажды сказал, чтоб я более с вами не говорила, и с тех пор образ мыслей его не изменился… Ах! солнце уж село. Я слишком долго осталась здесь. Прощайте! И она снова протянула ему руку.

– Я буду ходить сюда, когда мне будет возможно, до-тех-пор, пока снова не увижу вас, Магги. Имейте хоть немного чувства для меня: вы имеете его столько для других.

– Хорошо, хорошо, – сказала Магги, поспешно удаляясь и вскоре исчезая за последней сосной; хотя Филипп долго оставался на месте с устремленным ей в след взором, как будто он еще мог ее видеть.

Магги воротилась с начавшеюся уже внутренней борьбой; Филипп же пошел домой, чтоб вспоминать и надеяться. При первом взгляде мы не можем удержаться, чтоб строго не осудить его. Он был четырьмя или пятью годами старее Магги и вполне сознавал свои чувства к ней; вследствие чего мог бы предвидеть, какой характер подобные свидание имели бы во мнении посторонних лиц. Но мы не должны, однако ж, за одно это считать его эгоистом и полагать, что он решился бы просить у нее подобных свиданий, если б не уверил себя, что в то же время старается усладить сколько-нибудь жизнь Маити и что эта цель даже руководит им гораздо-сильнее его собственных видов. Он мог таким образом оказывать ей участие и помощь. К тому ж в ее обращении с ним не было ничего говорящего о любви; это было не более, как выражение той невинной детской привязанности, которую она оказывала ему, когда ей было двенадцать лет. Быть может, она никогда не полюбит его иначе; быть может, даже ни одна женщина неспособна полюбить его. «Но что ж» думал он, «я перенесу это; по крайней мере, я буду иметь утешение видеть ее, чувствовать некоторого рода близость к ней». И он страстно хватался за возможность, что она его полюбит; может быть, ее чувства к нему станут расти в ней, если только она причислит его к тем лицам, которых, она с своей живой и впечатлительной душой привыкла ежедневно окружать нежными и заботливыми попечениями. Если возможно какой-либо женщине полюбить его, то, Конечно, этою женщиною, может быть, именно только лишь Магги: в ней был такой избыток любви и не было никого, кто, бы имел на нее исключительные права. За тем он чувствовал сожаление о том, что такой ум, каким она обладала, погибал, как молодое дерево, от недостатка света и пространства, в котором оно могло бы расти и развиваться. Он мог спасти ее, уговорив бросить ее систему лишений; он бы сделался ее ангелом-хранителем; он все готов был перенести и сделать за нее, лишь одно казалось ему невозможным – не видеть ее.

В то время, как житейская борьба Магги почти исключительно происходила внутри ее, так что одно незримое полчище боролось с другим и сраженные призраки вставали снова, Том был занят более шумною и пыльною деятельностью, борясь с более существенными препятствиями и одерживая более ощутительные победы. Так было со времен Гекубы и Гектора – внутри ограды женщины, с распущенными волосами и с воздетыми для молитвы руками, следят за ходом житейской борьбы издали, наполняя свои длинные, ничем не занятые дни опасениями и ожиданиями; за оградой же мужчины в жестоком бою с небесными и земными препятствиями, подавляют настоящею деятельностью воспоминание о прошедшем и, в пылу схватки, теряют способность ощущать страх и самые раны. Из того понятия, которое вы могли составить о Томе, вряд ли вы можете ожидать для него неудачи в каком бы ни было предприятии, на которое он твердо решился; вероятно, многие готовы были бы биться за него об заклад, несмотря на то, что он имел мало успеха в изучении классиков. Но дело в том, что в последнем случае Том никогда не искал успеха; да и действительно ничто так легко не может сделать из человека дурака, как та педагогическая система, которая имеет целью переполнить его ум огромным количеством предметов, нисколько для него незанимательных. Теперь же твердая воля Тома находила пищу в его честности, гордости, семейном горе, личном честолюбии, и связывала их в одну непреодолимую силу, сосредоточивавшую в себе все его усилия и не допускавшую минуты отчаяние. Дядя Дин, который следил за ним шаг за шагом, скоро стал ожидать от него многого, даже несколько гордиться тем, что поместил в торговый дом племянника с такими превосходными коммерческими способностями. Услугу, которую дядя оказал ему, доставив это место, Том вскоре понял из намеков дяди Дина о том, что чрез несколько времени его, может быть, в известные времена года станут посылать путешествовать для покупки разных грубых принадлежностей, поименовывать которые мы здесь не станем, дабы не оскорбить нежных ушей наших читательниц; вероятно, с этого целью в те часы, когда Том надеялся закусить у себя один, дядя Дин приглашал его зайти к нему посидеть с ним часок, и проводил этот час в преподавании советов и увещаний относительно привоза и вывоза, с случайными отступлениями менее непосредственной пользы насчет относительных для купцов Сент-Оггса выгод перевозки товаров на своих и на иностранных судах, предмете – которого мистер Дин, как судовладелец, естественным образом любил слегка касаться, когда он разгорячался беседою и вином.