Шпион федерального значения - Андрей Ильин

Они, искоса поглядывая на капитана, подняли их, развернули и стали рассматривать — так и на свет тоже, и стали щупать пальцами, и даже нюхать.

— Кажись, точно — настоящие!

— Ну что, убедился? — крикнул «чех». — Здесь триста тысяч, уйди в сторону — и они твои!

Десять штук на брата было не мало — было много! Бойцы таких денег отродясь не видели. Да и взводный тоже. Тут было над чем подумать.

— Ну что, сынки, — будем сдаваться или воевать? — тихо спросил командир.

Он впервые их назвал «сынками» — не бойцами, не рядовыми, не уродами, а — сынками.

Солдаты молчали, глядя себе под ноги. Согласившись взять эти деньги, они могли, вернувшись домой, купить себе квартиры, или отстроиться, или приобрести классную импортную тачку, на которой возить крутых телок. Много чего могли!..

А если отказаться — то они не получат этих денег и потеряют все, что имеют, потому что потеряют жизни. «Духов» — много, всех их не перебьешь. Они все равно пройдут, пройдут, убив их, через мертвых…

— Чего молчите? — угрюмо спросил капитан. Которому эти деньги тоже были не лишними. Как и его жизнь. Если он здесь погибнет, его, наверное, наградят, а его жене и детям выдадут пособие и назначат пенсию. Но это все равно будет меньше, чем предлагают ему «чехи». Потому что, кроме долларов, они предлагают ему жизнь!

Если он их пропустит, его, скорее всего, уволят из армии и даже, возможно, отдадут под суд. Но вряд ли дадут много, и он скоро выйдет на свободу. И останется при деньгах. И при жизни…

Чеченцы терпеливо ждали.

И капитан — ждал.

Если бы это были не десантники, если бы они были не вместе, а одни, без командира, или если бы здесь не было «стариков», а одни только молодые, они, наверное, согласились бы взять деньгами. Но они были вместе и были девятнадцатилетними мальчишками, которые, боясь смерти, больше смерти боялись показать свою слабость. Потому что были солдатами. Десантниками. И мужчинами…

— А как же приказ? — неуверенно спросил кто-то.

И каждый вспомнил расхожую в их среде, которую поминали сто раз на дню, к месту и не к месту, присказку: «Десантники не сдаются…»

Так что же теперь?..

Каждый из них в отдельности был не прочь пропустить «духов», чтобы получить за это деньги. Но все вместе они этого позволить себе не могли!

Взводный все понял. И принял решение.

— Нам нужно подумать! — крикнул он.

— Сколько тебе надо времени? — ответил «чех», который вел переговоры.

— Сутки! — нагло заявил капитан.

«Чех» оскалился.

— Час! — крикнул он. — Мы даем тебе час!

И, повернувшись, пошел прочь. Пошел вразвалочку, демонстрируя свою силу, уверенность и бесстрашие.

— Все всё слышали? — спросил взводный.

Бойцы кивнули.

— Тогда готовьтесь. Кто хочет, может написать домой…

— А как мы письма пошлем? — удивился кто-то.

— Сложим их в цинк и прикопаем. Наши потом найдут, — сказал капитан. — Найдут и разошлют по адресам.

И сам первый вытащил из кармана ручку. Потому что у него тоже была семья и были дети, которым он хотел написать…

Вот только что?..

Завещать ему нечего, квартира — казенная, мебель — с инвентарными номерами, одежда — форма да один гражданский костюм, денег им как раз хватало от получки до получки…

Нечего ему завещать и нечем распорядиться!

Пожелать жене и детям счастья — как-то глупо.

Объяснить, что он умирает в том числе и за них, за то, чтобы на них пальцами не показывали? Так это надо полдня писать, а у него всего-то час!

Он выдрал из военного билета листок и написал:

«Милые мои, люблю вас, обнимаю!

Простите меня и помните».

И все. И никаких соплей! Потому что час — это очень мало, а успеть нужно очень много.

— Радиста сюда! Быстро! — приказал командир. — Давай живей ходулями шевели, чего ползаешь, как беременная муха!

И все пошло-поехало привычным порядком — все закрутилось, завертелось, пришло в движение… Потому что самое трудное в жизни — это принять решение. Потом становится легче — потом все само собой катит…

Через час «духи» полезли в атаку.

Они вновь забросали позиции из подствольников и пошли цепями, прикрывая друг друга и густо поливая окопы и огневые точки из автоматов и пулеметов.

Бойцы, уже не думая о смерти, вообще ни о чем не думая, только успевали отстреливаться от наседающего на них врага, швыряли в его сторону гранаты и падали, обливаясь кровью, схлопотав свою пулю.

«Чехи», понеся потери, снова были отброшены назад.

И снова полезли на позиции!..

Десантники отбивали их атаки почти сутки. Их осталось вначале два, потом одно отделение. Потом — меньше отделения. Но ряды «духов» тоже поредели, и первоначальный напор ослаб.

Но они все равно лезли и лезли на окопы…

Все цинки уже были вскрыты, все гранаты пошли в дело. Живые — обшаривали подсумки и карманы мертвецов в поисках снаряженных рожков, вырывали автоматы из еще не остывших рук и стреляли в бегущие навстречу им фигуры.

— Ничего, сынки, мы, конечно, сдохнем, но и они, гниды, тоже, — подбадривал уцелевших солдат капитан.

Он был ранен, его левая рука болталась плетью, но он стрелял с правой, уперев рожок автомата в бруствер. И почти все время что-то кричал…

Не про Родину, которая большая, а отступать некуда, — нет! Он крыл всех и вся трехэтажным матом, приводя им бойцов в чувство. Так было легче и ему, и им! Легче, чем если бы он молчал! Умирать — легче!..

Когда «духи» ворвались в окопы, там уже почти не было живых. Но те, что были, дрались отчаянно, поливая их свинцом и бросаясь врукопашную.

Десантники и «чехи» сходились вплотную и, сопя и страшно ругаясь, катались по земле, пытаясь достать друг друга штык-ножами или вцепиться врагу зубами в глотку, чтобы вырвать у него кадык. Никаких приемов, никакого самбо никто не применял — какие, к черту, могут быть приемы в тесноте окопа, в последней в твоей жизни схватке! Драка шла по-простому, стенка на стенку, на ножах и кулачках. И еще саперными лопатками, которыми десантники ловко рубили шеи и руки врагов, рассекая их до кости и перерубая кости. Но десантников было меньше. Все меньше и меньше… И уже никто не прикрывал их спин. Но они все равно продолжали драться! Потому что терять им уже было нечего, а сдаваться поздно. Их все равно бы убили.

И даже тогда, когда чужие кинжалы вспарывали бойцам животы, они тянулись окровавленными руками к ненавистным лицам, норовя вцепиться в глаза. И кто-нибудь сзади добивал их ударом кинжала в спину, под левую лопатку, или перерезал им глотку.