Три версии нас - Лора Барнетт

— Возможно, и не предопределено. Кто знает?

Ева обнимает Джима. Чувствует запах пены для бритья, зубной пасты и виски, щедрую порцию которого он позволил себе после ужина.

— Давай не будем ни о чем жалеть, Джим, хорошо?

Уткнувшись лицом в ее волосы, Джим отвечает:

— Я не жалею ни о чем, Ева. Сейчас. И никогда не жалел.

Он просыпается от звука выстрела.

Джим лежит, не двигаясь, прислушиваясь к громкому стуку собственного сердца. Он стоял на подземной парковке, спрятавшись в тени от того, кто преследовал его, — фигуры без лица, в натянутой на голову балаклаве, с охотничьей двустволкой в руках…

Еще два выстрела, один за другим. Затем раздается голос:

— Папа. Папа! Это я, Дэниел. Открой!

Джим пытается заговорить и не может. Лежит неподвижно, тяжело дышит и ждет, когда пульс замедлится. Занавеска в гостиной не задернута, и помещение полно причудливых теней. Почему он не в спальне? Почему его сын колотит в дверь? Если потерял ключи, почему Ева его не впустит?

— Папа!

Голос Дэниела становится громче. Видимо, подошел к окну гостиной.

— Ты здесь? Открой мне, пожалуйста.

Джим возвращается в реальность постепенно — так контуры детского рисунка угадываются под пятнами краски. Сначала он начинает ощущать грубую обивку дивана, на котором лежит, потом видит испачканный собственной слюной рукав. Затем — батарею бутылок, выстроившихся полукругом и поблескивающих в сумеречном свете. И наконец Джим понимает: дом не его.

— Папа, открой. Я волнуюсь за тебя.

Но это должен быть его дом: иначе как он здесь оказался? И где же в таком случае Ева?

— Папа, я серьезно. Открой.

Это его дом, а не Евы. Он живет здесь вместе с Беллой и Робин. Но где они?

— Папа!

Раздаются глухие удары: кто-то барабанит по оконному стеклу.

— Пожалуйста, впусти меня.

Беллы нет дома. И Робин тоже. Джим здесь один. — Я говорю серьезно, папа. Если ты меня не впустишь, я позову полицию, и мы взломаем дверь.

— Хорошо, — хрипло шепчет Джим. Собственный голос кажется ему чужим. — Иду.

За окном слышится вздох облегчения.

— Папа, ты здесь. Слава богу.

Поднимаясь с дивана, Джим ощущает оглушительную боль. Присаживается, стараясь держаться прямо. Он дышит тяжело, прерывисто; из одежды на нем только трусы и халат, на правом рукаве которого расплывается большое коричневатое пятно. Когда Джим встает, голова начинает кружиться, а боль усиливается.

Он идет, шатаясь, из гостиной в прихожую и открывает дверь. На крыльце стоит сын — в джинсах и коричневой кожаной куртке, темные волосы тщательно уложены.

На улице ясное зимнее утро. Солнце слабо просвечивает сквозь облака, похожие на осыпающуюся штукатурку. Дорожка, ведущая к входной двери, завалена опавшей листвой.

— Господи боже, папа.

Джим пытается рассмотреть сына, но дневной свет режет ему глаза.

— Давай зайдем внутрь. Я хотя бы сварю тебе кофе.

Джим видит: Дэниел с трудом удерживается, чтобы не сказать что-то еще. Он пропускает сына в дом и идет вслед за ним.

На кухне все выглядит не так ужасно, как опасался Джим. Невымытая посуда сложена возле раковины, в пластиковых контейнерах — окаменевшие остатки еды из индийского ресторана, которую он заказал вчера вечером. Или это было позавчера? На подоконнике выстроились бутылки. Джим смотрит на них озадаченно: он ясно помнит, как бросал бутылки в мусорный бак, а те разбивались и превращались в осколки. Но бутылки имеют странное свойство появляться вновь.

Дэниел наливает Джиму черный кофе — молока в доме, естественно, нет, — протягивает упаковку нурофена и усаживается за столом напротив него. Джим принимает две таблетки, запивает их кофе. Чугунная дробь в голове немного стихает, он вновь начинает различать краски. Постепенно возвращается и память. Безразличный взгляд Беллы в тот день, когда она уходила, — будто перед ней был малознакомый человек. Робин, играющая со своими волосами (Джим повел ее в пиццерию), пока он расспрашивает ее о школе, о друзьях, о занятиях танцами, лихорадочно пытаясь найти правильные слова для разговора с собственной дочерью. Все это мучительно напоминало тот давний ужин с Дэниелом вскоре после того, как он ушел от Евы и покинул дом в районе Джипси-Хилл: пережаренный цыпленок, регби по телевизору, и его сын, которому еще не исполнилось семнадцати, не понимающий, что происходит. «Мама просто убита, пап». Но разве Белле плохо? Нет, плохо ему, а с ней все в полном порядке. Он отвез Робин домой — в дорогой многоквартирный комплекс, где они с Беллой жили вместе с тем человеком, — и вернулся в Хакни. Там, в магазинчике на углу, он услышал зовущее звяканье бутылок, аккуратно расставленных по полкам. И с первым же глотком мир вокруг стал выправляться.

— Папа, ты выглядишь ужасно.

— Правда? — Джим давно уже не смотрел в зеркало. Проблема состояла в том, что он не узнавал в нем себя. — Полагаю, ты прав.

— Когда ты в последний раз мылся?

«Ничего себе вопрос сына отцу!»

Джим прочищает горло.

— Ладно тебе, Дэниел. Не так все ужасно.

Он замечает, что сын наблюдает за ним. У Дэниела глаза Евы и такой же прямой, бескомпромиссный взгляд. А что он взял от отца? Ничего, надеется Джим, ради его же блага.

— Мы с Хэтти хотим, чтобы ты пожил у нас какое-то время. Неправильно тебе оставаться одному.

Хэтти, очаровательная девушка с широкой улыбкой и заразительным смехом. Джим представляет свое мрачное лицо в их светлом, прекрасном доме с белыми стенами и деревянными полами, с сухими цветами в вазах.

Он качает головой:

— Нет. Мне эта идея не нравится. Мне и здесь хорошо.

— Не очень-то хорошо, папа.

Джим не отвечает. В окно, выходящее на задний двор, он наблюдает за воробьем, который устраивается на ветке.

Белла и Робин уехали однажды утром после завтрака, когда Джим вышел за газетами. Вероятно, Белла собрала вещи заранее и держала их в гостевой комнате. Как он мог этого не заметить? Записку, написанную торопливым, почти нечитаемым почерком на обороте старого конверта, Белла положила на кухонный стол. Позднее Джим задавался вопросом, собиралась ли она вообще ее оставлять. «Мы оба знаем: все кончено. Подозреваю, и начинать не надо было. Но мы это сделали, и, пока все продолжалось, нам было хорошо. Мы переезжаем к Эндрю. Ты сможешь видеться с Робин, когда захочешь».

Эндрю — это Эндрю Салливан, разумеется. Джим знал о нем: много лет Салливан коллекционировал работы Беллы, а та не скрывала от Джима факт, что спит с Эндрю. Она сказала об этом как-то раз, растянувшись на их кровати; Джим стоял рядом, складывая свежевыстиранное белье и испытывая странное чувство неловкости. Она спит с Эндрю уже несколько месяцев. Но он же знает об этом, разве нет?