Том 3. Письма и дневники - Иван Васильевич Киреевский

брат по рождению, что ты меня любишь, хоть я никогда не могу для тебя быть тем, что ты для меня. Пусть же по крайней мере с этих пор мы будем ближе! И если сбудется хоть часть моих желаний, когда наконец пробьет час моего возвращения, я опять обойму тебя, может быть, с большим правом, нежели прежде.

Как мне весело было получить от тебя три письма, зная твою тугость на письма. Продолжай так! Три письма в два месяца еще не очень много. Переселись на одну минуту в меня и узнай, что значит в Германии получить письмо от тебя. Я говорю три письма, потому что ты писал ко мне в Дрезден, что первое письмо ты адресовал Тютчеву; однако в самом деле я получил только два, а первого не получал потому, что Тютчев, как нарочно, куда-то уехал и воротится, говорят, не прежде как через месяц.

А до сих пор я ничего еще почти не успел здесь сделать. Завтра или послезавтра думаю перейти на квартиру, в которой уже почти условился, и завтра же, может быть, пойду просить позволения слушать лекции к ректору, то есть к одному из значительнейших людей Германии, Тиршу. Из громких имен здесь в нынешнем году читали следующие: Шеллинг «Об эпохах мира», Окен «Натуральную философию», Аст[690] «Историю философии», Тирш 1) «Энциклопедию философских наук», 2) Aeschylus «Agamemnon» u Cicero «Officia»[691], 3) «Übungen d. philologischen seminar»[692], Гёррес[693] «Всеобщую историю от сотворения мира до Троянской войны» и «Этнографию». Всех профессоров 84. Я выбрал Шеллинга, Окена, Аста, Герреса, Тиршеву «Энциклопедию», Деллинга[694] «Историю средних веков» и Дреша[695] «Всеобщую историю». Я хотел было прислать тебе полный список профессоров здешних и предметов их преподавания, но на этот раз не успел, а пришлю, когда справлюсь с квартирою, сяду на место и перестану метаться из стороны в сторону, как теперь. Об описании Мюнхена мне также теперь нельзя и думать: во-первых, потому, что я здесь только семь дней; а во-вторых, потому, что мне не удалось еще здесь познакомиться ни с одной душою, а следовательно, я вижу только одни стены Мюнхена.

Самые сильные из моих заграничных впечатлений были следующие: Варшава, которая кроме исторических воспоминаний, с ней связанных, кроме своей собственной красоты, своих садов и Фрейщица[696] под открытым небом, была для меня первым городом, не имеющим никакого сходства с русскими; Бреславль и его величественные готические церкви с прекрасной музыкой; наконец, Дрезден и Саксонская Швейцария. Дрезден, как город, не имеет в себе ничего особенного, хотя лежит среди прекрасных мест; он сходен наружностью со всеми другими немецкими городами, кроме того, что не имеет ни одного готического здания, которые есть почти во всяком другом, зато какая галерея! Какой театр! В галерее я был только два раза, всякий раз часа по два, следовательно, я всей галереи еще не знаю, и впечатление, которое она произвела на меня, слишком пестро и нестройно, но некоторые картины на меня подействовали особенно живо и никогда не изгладятся из памяти. Странно, однако же, что Рафаэлева «Мадонна»[697], по моей ли неизящности или потому, что совершенству не суждено поражать с первого взгляда, не произвела на меня такого действия, какого я ожидал; а особенно пленили меня картины Франческо Солимена[698] и Карла Дольче[699], хотя я прежде никогда этих имен не слыхал.

Театр в Дрездене такой, какого лучше желать невозможно; это показывает, что значит иметь директором Тика[700]. При мне давали «Фауста»[701] и «Коварство и любовь»[702]. Я никогда не думал прежде, что «Фауст» может быть хорош на сцене; мне казалось, что он слишком много потеряет в быстроте театрального представления, однако теперь уверился в противном и думаю, что едва ли какая-нибудь трагедия может действовать сильнее. Среди актеров был только один отличный талант, зато талант необыкновенный! Это Паули[703], который играл Мефистофеля, но все шло так стройно, все малейшие мелочи были соблюдены так верно, что невозможно было не забыться. Эта стройность игры, может быть, гораздо важнее, нежели частные таланты в актерах-единицах. В Дрездене я видел первый раз театр. Здешний мюнхенский театр также славится, но с дрезденским его невозможно даже и сравнивать. Я был в нем еще только один раз, но и по одному разу можно судить о манере труппы. Здесь есть один отличный, превосходный актер, Эсслер, но зато он совершенно один (по крайней мере, в той пиесе, где я его видел), никто из других не выше наших Слукиных и Максиных[704], а актрисы играют даже несравненно хуже наших; правда, что и сама пьеса, которую давали, была ниже посредственной: это была драма в стихах, составленная из одной повести Гофмана «Майоратство»[705]. Я не знаю повести Гофмана, но, вероятно, она умнее этой драмы. Может быть, есть таланты между другими актерами, которых я еще не видал, но по крайней мере видно, что не Тик здесь директор, а человек вроде Кокошкина[706]. Как много один человек может сделать! Видеть дрезденский театр утешительно во многих отношениях: убедясь, что достоинство театра, так же, как счастье государства, состоит не в многочисленности гениев, а в стройности, мы можем иметь большую надежду иметь скоро хороший театр, нежели ожидать, чтобы ветер навеял гениев.

7. И. В. Киреевскому

12 сентября 1829 года

Я сейчас возвратился от Тирша, к которому, как к ректору, ходил просить разрешения слушать лекции. Вот тебе подробное описание этого похода. Тирш живет в довольно отдаленной части города (т. е. по мюнхенским расстояниям), но, впрочем, в очень красивой стороне Мюнхена и в очень красивом доме, подле самой почти площади, которая называется Carolinen-Platz. Меня провели в довольно большую комнату, в которой я увидел группу совершенно немецкую: за большим круглым столом сидел какой-то толстый старик в колпаке и человек шесть дам и девушек; все они что-то ели (часов в 6 после обеда), а в некотором расстоянии от стола сидел Тирш, который тотчас подошел ко мне с учтивым приветствием. Узнавши о цели моего пришествия, он попросил меня в другую комнату и стал расспрашивать, где я учился и чем хочу преимущественно заниматься здесь; я отвечал, что философией и историей. «Die Philosophie, — сказал он, — finden Sie hier gut besetzt, Sie haben den Schelling; in der Geschiehte ober sind sehr Wenige zu empfehlen. Der einzige,