За свои слова ответишь - Максим Гарин

– Э-э, э-э, – уныло тянул Комбат, с улыбкой глядя на лысую голову санитара.

А тот прятал за пазуху ампулу с наркотиками.

Наконец из туалета вернулся Колян. Заглянул в окошко камеры. Санитар стоял над сидящим на полу Комбатом.

В конце коридора появился Грязнов.

– Только наручники на него надеть не забудь. Хрен его знает, что может произойти!

– Хорошо, понял.

Колян открыл дверь и показал санитару, чтобы тот пошел вон. Кивая, Хер Голова спиной двинулся к двери и уже в коридоре столкнулся с Грязновым.

– Ну что, все в порядке?

– Да, да, в порядке. И не жалко вам столько героина?

– Не твое дело, – одернул его Грязнов, – я тут решаю, сколько и чего кому давать. Ты меня понял? Иди к себе.

– Понял, понял.

– Бери его, Колян.

Колян защелкнул наручники на запястьях Комбата.

Тот был покорен, глаза уже начали закрываться, на губах блуждала улыбка, а с уголков рта свисала слюна, густая и белая.

– Ну и вонючий, – сказал Колян, волоча Комбата по коридору.

Тот идти почти не мог, и Коляну пришлось взвалить изрядно исхудавшего за две недели Рублева себе на спину.

– Тащи его в машину, бросишь сзади.

– Потом куда? – покряхтывая, осведомился Колян.

– Потом узнаешь.

Через черный ход Бориса Рублева выволокли во двор и затолкнули в джип, открыв заднюю дверь. Его бросили прямо на запаску, а сверху закрыли брезентом. Грязнов устроился на переднем сиденье рядом с водителем.

– Трогай, Колян.

– Куда едем?

– В Москву. Там этого клиента оставим, пусть найдут мертвого.

На улице было холодно, дул пронзительный ветер. Машина вырулила со двора клиники и уже через пятнадцать минут мчалась по кольцевой.

– Куда дальше? – спросил Колян.

– Давай куда-нибудь поближе к центру, в такое местечко, чтобы было не очень людно. Выгрузишь – и назад.

Меня забросишь домой.

– Хорошо, – сказал Колян.

Было десять часов вечера и невероятно холодно. Когда Толян с Коляном выволокли Комбата из джипа, сколько ни пытался нащупать пульс Валерий Грязнов, это ему не удалось, хотя тело еще оставалось теплым.

– В машине нагрелся, я же печку держал включенной, – сказал Толян.

– Так что, думаешь, мертвый?

– Если и не мертвый, то через полчаса на холоде дойдет.

– Это хорошо.

Комбата бросили рядом с автобусной остановкой неподалеку от ВДНХ. Грязнов посмотрел на лежащее в кустах безжизненное тело своего врага и самодовольно осклабился.

«Ну вот, кто кого. Ты меня учил жизни, ты мне, можно сказать, жизнь сломал, я из-за тебя чуть в тюрьму не угодил. Думаю, я с тобой в расчете. И я обязательно приду на твои похороны, посмотрю на твою могилу, послушаю, что будут говорить твои лихие друзья-десантники А уж они, думаю, посмеются: железный Комбат кончил наркоманом.»

– Ха, ха, ха, – вырвался из груди приступ смеха, жуткого и холодного. Даже подручные и те поежились, будто рядом с ними был настоящий сумасшедший. – Поехали. Собаке – собачья смерть.

* * *

Комбат слышал знакомый голос, до боли знакомый. но узнать его не мог. Он слышал слова:

«Иваныч, Иваныч, Комбат… Что же они с тобой, мерзавцы, сделали!», О чем говорит этот знакомый голос и кому он принадлежит, Комбат не мог понять. Он с трудом открыл глаза. Перед его взором плыла белая пелена, словно густой-густой туман. Он попытался поднять руку, но это ему не удалось, руки и ноги были привязаны к больничной койке.

– Где я? Где я? – слабым шелестом выдохнул из себя Борис Рублев.

– Ты с нами, Иваныч, ты жив. Слава Богу, жив, даже разговариваешь.

Рублев сделал над собой невероятное усилие, и в белом тумане, в белой пелене, застилающей взор, проступили очертания мужского лица, на котором было написана боль и непонимание происходящего. Это был Подберезский в белом халате.

– Ты кто? – спросил Комбат.

– Это я, я, Иваныч, Андрей Подберезский!

– Андрей Подберезский? – губы Комбата шевельнулись, произнося любимое имя и фамилию.

– Я, я, Иваныч, и Бахрушин здесь. Мы асе с врачами разговаривали.

– С какими врачами, Подберезский?

– С хорошими врачами. Ты в госпитале, Комбат.

– В госпитале? Я что, ранен?

Боль была такой сильной, что казалось, тело разлетается на куски, а внутри через равные интервалы разрываются гранаты.

– Ранен, да.

– Где мои ноги? Где мои руки? – невнятно бормотал Комбат.

– Все на месте, Иваныч, руки на месте и ноги.

Вид у Рублева был ужасный. Таким его Андрей Подберезский не видел никогда, хотя прошел вместе с Рублевым «огонь и воду и медные трубы», бывал во всевозможных передрягах, самых ужасных ситуациях. Но таким, раздавленным и поверженным, своего командира ему видеть не доводилось. Это был не Комбат, не бесстрашный десантник, это было жалкое подобие мужчины, жалкое подобие человека.

– Дозу.., дозу, Подберезский…

– Какую дозу? Какую дозу, Иваныч?

– Дозу, дозу! – скрежеща зубами, выдавливал из себя Комбат. – Я сдыхаю, сдыхаю, Андрюха! Андрюха, брат, дозу.., не дай сдохнуть.., не дай…

– Комбат, Комбат, успокойся, тебя спасут, здесь врачи.

Бахрушин вошел в палату и положил руку на плечо Подберезскому.

– Идем, Андрей, надо поговорить.

– Погоди, полковник, погоди, дай с Комбатом с чуток побуду.

– Пойдем, здесь есть кому с ним побыть.

Тело Комбата дернулось, и он забился в конвульсиях.

Кровать подскакивала, Рублев рвался, пытаясь освободить привязанные руки и ноги. Пот высыпал на его небритом лице, глаза глубоко запали, они горели безумным огнем, были пустыми, как высохшие колодцы.

– Дозу! Дозу! Дозу! – выкрикивал Комбат, кровь текла из уголков рта.

– Полковник, скажи, пусть что-нибудь сделают, пусть дадут!

– Нет, Андрюха, погоди. Идем поговорим.

– Что с ним? Что они с ним сделали?

– Не знаю, не знаю, Андрей. Профессор говорит, что его недели две держали на одних наркотиках и превратили в то, что ты видел. Героин кололи.

– А почему его не убили?

Бахрушин пожал плечами, вытащил из кармана носовой платок и принялся протирать вначале стекла очков, а затем вспотевшее лицо и ладони.