Свет в августе - Уильям Фолкнер

-- Не знаю. Они еще не кончили.

-- Известное дело. Потратят времени, трудов и денег казенных прорву, чтобы разобраться, там, где нам, женщинам, хватило бы десяти минут в субботний вечер. Надо же быть таким дураком. Конечно, в Джефферсоне по нем скучать не будут. Как-нибудь без него проживем. Но надо же быть таким дураком: подумать, будто мужчине от убийства женщины -- больше проку, чем женщине от убийства мужчины... Другого, наверно, теперь отпустят.

-- Да. Наверно.

-- А ведь сначала думали, что он ему помогал. И теперь отдадут ему тысячу долларов -- показать, что, мол, зла на тебя не держим. А тогда они смогут пожениться. Ведь так примерно, нет?

-- Так. -- Он чувствовал, что она наблюдает за ним без недоброжелательства.

-- Вот я и думаю, что скоро вы от нас уедете. Думаю, как бы сказать, сыты вы Джефферсоном, а?

-- Да вроде того. Думаю подаваться...

-- Джефферсон, конечно, городок хороший. Но не такой хороший, чтобы вольный человек вроде вас не нашел себе другого, где тоже можно время переводить на баловство и огорчения... А чемодан, если надо, можете оставить здесь, пока не соберетесь.

Он подождал до полудня, а потом еще немного. Подождал, пока шериф по его расчетам не покончил с обедом. И тогда пошел к шерифу домой. Он не стал входить. Он ждал у дверей, пока шериф не вышел -- толстый человек с маленькими мудрыми глазками, упрятанными в толстое неподвижное лицо, как две чешуйки слюды. Они пошли рядышком, в тень, под дерево. Скамейки не было; на корточки вопреки обыкновению (оба выросли в деревне) они тоже не сели. Шериф спокойно выслушал человека -- спокойного, невысокого человека, который семь лет был для города не особенно интересной за" гадкой и семь дней -- чуть ли не бельмом на глазу.

-- Понятно, -- сказал шериф. -- Вы считаете, что им пора пожениться.

-- Не знаю. Это его дело и ее. Но думаю, надо бы ему пойти ее проведать. По-моему -- самое время. Вы можете послать с ним помощника. Я ей сказал, что он вечером придет. А что они там решат -- это дело его нее. Не мое.

-- Само собой, -- сказал шериф. -- Не ваше. -- Он смотрел на Байрона сбоку. -- А вы-то что собираетесь делать, Байрон?

-- Не знаю. -- Он тихонько возил ногой по земле и наблюдал за ней. -Думаю податься в Мемфис. Года два об этом подумываю. Может, уеду. А чего в этих маленьких городишках?

-- Конечно. Мемфис город неплохой, если любишь городскую жизнь. Опять же семья на вас не висит, тащить за собой некого. Будь я одинокий да лет на десять помоложе, я бы, наверно, так же сделал. Да и устроился бы, глядишь, получше. Надо понимать, вы прямо сейчас собираетесь?

-- Наверно, скоро. -- Он поднял голову, потом снова опустил. Сказал: -Утром уволился с фабрики.

-- Самой собой, -- сказал шериф. -- Я догадываюсь, что вы не успели бы пройти такой конец с двенадцати, а к часу вернуться обратно. Ну, кажется... -- Он замолчал. Он знал, что к вечеру присяжные вынесут Кристмасу обвинительный приговор, а Брауна -- или Берча -- отпустят на все четыре стороны, с условием явиться в будущем месяце на суд в качестве свидетеля. Хотя, на худой конец, обойдутся и без него, ибо Кристмас не отпирался, и шериф предполагал, что он признает себя виновным, чтобы остаться в живых. "Да и не вредно будет нагнать на сукина сына страху хоть раз в жизни", -подумал он. И продолжал: -- Ну что ж, это можно устроить. Вы правы, я, конечно, пошлю с ним помощника. Хотя он и не сбежит, пока есть надежда сорвать часть премии. Притом, что он не знает, кто его там встретит. Он этого еще не знает.

-- Да, -- подтвердил Байрон. -- Не знает. Не знает, что она в Джефферсоне.

-- Ну что ж, так и сделаем-отправим его с помощником. Зачем -- не скажем: отправим, и все. А может, сами хотите его проводить?

-- Нет, -- сказал Байрон. -- Нет. Нет. -- Но продолжал стоять.

-- Так и сделаем. Вас уже, наверно, к тому времени не будет. С помощником его и наладим. В четыре, годится?

-- Очень хорошо. Вы ей сделаете одолжение. Большое одолжение.

-- А как же. Не я один -- многие о ней заботились с тех пор, как она в Джефферсоне. Ну, я с вами не прощаюсь. Думаю, в Джефферсоне вас еще увидим. Не встречал я человека, чтобы пожил здесь, а потом уехал навсегда. Вот разве этот, который в тюрьме. Но он, думаю, отпираться не будет. Чтобы остаться в живых. Хотя все равно уедет из Джефферсона. Не сладко сейчас старухе, которая признала в нем внука. Когда я шел домой, старик ее был в городе, кричал и скандалил, людей обзывал трусами за то, что не вытащат его из тюрьмы на расправу. -- Он начал пофыркивать. -- Лучше бы поостерегся, не то доберется до него Перси Гримм со своим войском. -- И сразу посерьезнел. -- А ей несладко. Вообще женщинам. -- Он посмотрел на Байрона сбоку. -- Нам тут многим пришлось несладко. А все же возвращайтесь-ка скорее. Может быть, в другой раз Джефферсон обойдется с вами поласковее.

В четыре часа того же дня, спрятавшись в укромном месте, он видит, как неподалеку останавливается машина, и помощник шерифа с человеком, известным под фамилией Браун, выходят из нее и направляются к хибарке. Браун сейчас без наручников, и Байрон видит, как они подходят к двери, и помощник вталкивает Брауна в дом. Потом дверь за Брауном закрывается, а помощник садится на ступеньку и достает из кармана кисет. Байрон поднимается на ноги. "Теперь можно ехать, -- думает он. -- Теперь можно". Прятался он в кустах на лужайке, где прежде стоял дом. За кустарником, невидимый ни из хибарки, ни с дороги, привязан мул. К вытертому седлу приторочен сзади потрепанный желтый чемодан, не кожаный. Байрон садится на мула и выезжает на дорогу. Он не оглядывается назад.

В мирном, клонящемся заполудне тянется вверх по холму мягкая рыжая дорога. "Ну, холм я выдержу, -- думает он. -- Холм я могу выдержать, человек может". Кругом покой и тишина, обжитое за семь лет. "Похоже, что человек может выдержать почти все. Выдержать даже то, чего он не сделал. Выдержать даже мысль, что есть такое, чего он не в силах выдержать. Выдержать даже то, что ему впору упасть и заплакать, а он себе этого не позволяет. Выдержать -не оглянуться, даже когда знает, что оглядывайся, не оглядывайся, проку все равно не будет".

Склон все подымается; гребень. Байрон никогда не видел моря и поэтому думает: "Край, а за ним -- как будто ничего. Как будто перевалишь через него и дальше поедешь никуда. Где деревья выглядят и зовутся не деревьями, а чем-то другим, и люди выглядят и зовутся не людьми, а чем-то другим. А Байрону Банчу, ему там тоже не надо быть или не быть Байроном Банчем. Байрон Банч со своим мулом не будут ничем, когда понесутся вниз, а потом раскалятся, как преподобный Хайтауэр говорил про камни, что носятся в пространстве, и, раскалясь от быстроты, сгорают, и даже пепел ихний не долетает до земли".

Но за гребнем холма вырастает то, чему и полагается там быть: деревья как деревья, страшная и утомительная даль, сквозь которую, гонимый кровью, он должен влачиться во веки веков от одного неизбежного горизонта земли до другого. Исподволь вырастают они, не грозно, не зловеще. То-то и оно. Им нет до него дела. "Не знают и знать не хотят, -- думает он. -- Как будто говорят: Ну хорошо. Ты говоришь, страдаешь. Хорошо. Но, во-первых, почему тебе верить на слово? А во-вторых, ты только говоришь, что ты Байрон Банч. И в-третьих, ты просто тот, кто называет себя Байроном Банчем сегодня, сейчас, сию минуту... Раз так, -- думает он, -- чего ради я лишу себя удовольствия оглянуться и не выдержать этого?" Он останавливает мула и поворачивается в седле.