Малахитовый лес - Никита Олегович Горшкалев

как магнитом притянуло к крыльцу. Вместе с гвоздями.

Астра взглянул на крыльцо – и действительно, кто-то словно приладил доску обратно.

– Да-а… странно всё это. Для меня вспышка не была короткой. Я будто потерял сознание.

– Но теперь-то оно вернулось к тебе? Ну и славно. Пошли, постучимся. Но после того, что ты устроил, ко мне закралось подозрение, что хозяина дома нет.

Про своё видение Астра почему-то решил умолчать и сперва соскрести этот гнусный налёт со своей души, взявшийся из ниоткуда, хотя с Агнией он был готов делиться и всем сокровенным, и всем незначительным и невесомым.

Ни на дверной звонок, ни на стук никто не открывал. Тогда Астра попробовал дверь плечом, и она с трескучим хрустом поддалась.

На потолке, подвешенные на пылинках, как в серебряной петле, сохли скелеты длинноногих пауков.

– В какой бы дом мы ни зашли – в Зелёном коридоре или не в Зелёном – он будет прообразом Вселенной: никогда не знаешь, что за вещи кроются во мраке – фарфор с зеркалами или же дыра в прогнившем полу…

– Астра, не сходи с ума! – пугливым и одновременно сердитым голосом сказала Агния.

Искатели осторожно изучали скудное убранство дома: в середине поднимался накрытый белой скатертью длинный стол, на столе лежал большой надломленный хлеб, такой большой, что его не испечь и десятерым кинокефалкам, а ещё градусник, наполовину наполненным фиолетовой жидкостью. Астра, не поднося к нему близко носа, с бережёной предусмотрительностью принюхался.

– Пентагонирисовый нектар, – сказал он негромким голосом и обернулся к Агнии.

В одном углу стояла незастеленная кровать. В другом углу, на стене, на зардевшем от ржавчины гвозде висел огромный зелёный хомут – ошейник из кожи, облезлый и потрескавшийся, с поводком.

– Для кого же ты?.. – пробормотала Агния.

– Видимо, для кого-то немаленького, – ответил ей Астра.

– Астра… – окликнула его Агния, со священным ужасом на мордашке указывая увеличившимися глазами на дверь. У Астры захватило дыхание: на двери красной краской, ровным почерком было написано: «Ушёл на охоту».

– И когда он вернётся? – спросила Агния.

– Лишь бы не позже рассвета, когда мы уберёмся отсюда, – ответил Астра. – Я устроюсь на полу.

– Не придумывай, Астра. Ложись со мной.

И они легли вместе.

– Агния?

– Да, Астра? – между «да» и «Астра» она, как электричество, провела короткое молчание.

– Почему в окне горел свет? – спросил он, заворочавшись. – В доме ни свечи, ни лампочки, ни печи. Ничего.

– Тебя до сих пор мучают подобные вопросы? – без сил усмехнулась Агния.

– Ты заснёшь при свете? – обеспокоенно, даже слишком для такого мелкого вопроса, спросил Астра. – Может, мне поискать его источник и…

– Даже не думай, – оборвала его Агния. – Если погаснет свет, то я умру от страха. Мы вдоволь нагулялись по темноте. Я засну со светом. Пускай стреляют, только дайте отдохнуть… – она зевнула, широко раскрыв пасть, и повернулась набок, спиной к Астре.

– И ты не боишься? Ни охотника, ни того зверя, для которого приготовлен ошейник?

– Нет, не боюсь. Я боюсь не выспаться. Ты что, не устал? – засыпающим голосом спросила Агния.

– Устал, но… Я не засну, зная, что в любую минуту может явиться хозяин. Я буду охранять твой сон, – сказал Астра, косясь на дверь.

– Ну, охраняй. А я – на боковую.

– Агния?

– Ну что тебе, Астра?

– Можно тебя спросить?

– Ты страшнее любого охотника. Можно.

– Когда мы вернёмся домой, ты не бросишь меня?

– Что значит, не брошу? – она повернулась к нему, взглянув на него сонными, слипающимися глазами, и только сейчас увидела изменения в глазах Астры: их прежняя голубизна теперь просветлела, как проясняется небо после дождя.

– Мы останемся с тобой друзьями? – тихо спросил он.

– Астра… Я, конечно, не бенгардийка и не тигр, но я тоже не разбрасываюсь словами. Для меня друг – это нечто большее, чем просто слово.

– А я тебе не друг? – с пробивающейся обидой спросил Астра.

– Давай я тебе отвечу, когда мы вернёмся домой, – сказала она с закрытыми глазами, пропустив его обиду мимо ушей.

– А если я хочу, чтобы ты ответила сейчас? – спросил он требовательным тоном.

– А если я хочу спать? – зло зашипела она, но почти сразу сменила гнев на милость, смягчилась и положила ему руку на грудь. – Такой ответ тебя устроит?

Астра не проронил ни слова, но, спроси вы его сейчас: «Астра, готов ли ты до скончания времён пролежать в таком положении?» он бы без раздумий ответил: «Готов! Готов и после!»

Под пропахшей потом и утратившей белизну рубашкой у Астры в груди что-то чиркнуло, заискрилось, и сердце, как акробат, летало через рёберные трапеции – как мудр артифекс, что оставил сердце без костей! Сколько сердец он уберёг своей непостижимой прозорливостью от переломов – не счесть! Артифекс всё сделал благоразумнее: он выдул его из стекла. Неспроста сердце сравнивают с хрупким стеклом, с хрусталём. Стекло бьётся, и всем и каждому вроде бы должно быть известно, что заигрывать с чужим сердцем – опасно для жизни, чьей-то жизни. Но своё – не чужое. И бережным отношением к нему пренебрегают. Но как есть костоправы, так и существуют те, кто заново собирает сердца, – ювелирная работа, и под силу она лишь тому, у кого богатый опыт, терпение и золотые руки.

Юный кинокефал не обладал первым качеством, но вторым и третьим его наградил артифекс. И пусть сердце кинокефалки ещё никто не разбивал, но засела в нём какая-то игла, и только Астре суждено было её извлечь.

Думал он коснуться Агнии в ответ, но – не спугнуть бы, не потревожить, не отогнать по дурости своей нежданную ласку. Ведь её ласка – как солнечный день в октябре, как весточка, как письмо с плеядой марок.

Астра покосился на Агнию: она спала сладким праведным сном. «Поцеловать бы тебя сейчас, прильнуть бы к твоим губам… Но я счастлив даже в такие несчастливые дни, что она рядом со мной, ближе, чем я мог только мечтать». И с нежными мыслями он оступился и рухнул в нежный сон с улыбкой на губах.

Астра проснулся от размеренно повторяющегося стука, но не сразу понял, откуда исходит звук. Продрав глаза, он в ужасе вжался спиной в спящую Агнию и непослушными, разбредающимися пальцами подтянул к подбородку одеяло: колышущиеся чёрными зазубринами тени вырезали на стене колоссальных размеров пасть. Пасть лениво постукивала большим чёрным мокрым носом по стеклу, размазывая по ней мутную слизь. При бедном свете, стоявшем в доме, волчьи глаза перемигивались в окне, как семафор: левый глаз светился холодным, спокойным, голубовато-лунным светом, а правый – золотисто-красным, и нестерпимо