Реубени, князь иудейский - Макс Брод

Во время торжественной церковной службы император Карл V исполнял древние обряды, помогал служить в церкви, передавал Святые Дары, сосуд с водой «так красиво и благолепно, что все окружающие удивлялись и радовались. Казалось, что он имеет опыт в таких делах и много упражнялся в них». По выходе из церкви разрушитель Рима поддерживал стремя, помогая папе сесть на лошадь. И Климент терпел это. Чего же можно было ожидать от него, если он принимал такие притворные почести!

Как яд, впитывал Реубени эти вести из Болоньи.

Он нашел убежище в театре Марцелла, в развалинах старого здания. В сущности, это пещерное помещение занимал сапожник, устроивший здесь свою квартиру и мастерскую. Но в глубине темного полуразрушенного здания была широкая каменная лестница, которая, должно быть, раньше вела в галерею. Эту лестницу сапожник из сострадания уступил обоим чужеземцам — Реубени и Тувии. Две верхние ступени они, при помощи соломы, приспособили для спанья, нижние же ступени служили стульями и столом.

Они жили неподалеку от еврейских улиц. Но все же не в самом еврейском квартале. Он всегда так старался выбирать свое жилище. Из театра Марцелла он ходил на еврейскую площадь, на Тибрский остров, в Трастевере. Вскоре он заметил, что его опасения были излишни. Никто не оглядывался в его сторону. Кто мог бы предположить в этом нищем прежнего сара и предводителя? Виски у него поредели, густая черная борода на пожелтевшем лице сильно поседела. При нем не было больше знамени, он не носил обращающего на себя внимание платья. Все это в течение тяжелых годов скитания после отъезда из Тавриды развеялось по всем направлениям ветра. В дырявом бесформенном одеянии Реубени терялся в толпе.

Еврейский квартал в Риме тоже был разгромлен. Вилла врача Иосифа Сарфати была разрушена. Сарфати сам умер; умерла и Дина — его милая и умная сестра. Все, что когда-то было так мило, было растоптано, рассеяно.

Из старых еврейских семейств, по-видимому, остались лишь немногие. Все это были новые лица. В развалинах ютились беженцы. Беженское движение среди евреев не прекращалось, и только люди менялись. Теперь они прибывали из других краев света. В этих жалких жилищах Реубени приходилось слышать злые речи. Там тайком посмеивались, что среди испанских солдат, свирепствовавших в Риме, было немало маранов. В те ужасные ночи гордые прелаты и аристократы Рима не раз дрожали перед евреем, принявшим облик христианина. «Наша месть эдомитам». Реубени краснел от стыда. Этот неизменный вид греха он всегда желал предупредить своим великим грешным делом. Но Бог не дал ему своего благословения.

Говорили ли еще среди евреев о Реубени и о его плане? Нет. То, что однажды заставило сильнее биться все сердца, оказалось давно забытым среди нового надвинувшегося бедствия и позора.

Нет, однако, не совсем. Иногда до него доходили слухи о некоем посланце Реубени, который проповедует в далеких странах, в Адрианополе, и обращает неверных в свою веру.

— А когда cap был в Риме, он тоже проповедовал?

Когда он задавал этот вопрос, его не понимали. Людям было, по-видимому, безразлично, будет ли улучшено их положение при помощи проповедей или каких-либо других, менее обычных средств. Они устремлялись ко всякому, кто что-нибудь обещал им.

Но вот однажды посланец Реубени прибыл в Анкону. В присутствии епископа он защищал преимущества иудейской веры перед христианством, которое он сам раньше исповедовал.

Реубени понял, что это был Мольхо.

Вскоре стали поступать все новые и новые вести.

Рассказывали, что посланец отправил папе письмо с предсказаниями. Он видел во сне, как на замке Ангела сидела птица Крум, птица потопа. Это означает большое наводнение в Риме. Кроме того, посланец предсказывал второе наводнение в далекой северной стране, появление двух хвостатых звезд над Римом и землетрясение в Португалии.

Слова, которые говорил посланец, передавались потом в народе: «Близится время любви. Тогда завершится воплощение души. И небо будет знать волю Творца своего».

Реубени чувствовал, как чуждая сила распространялась кругом. Они снова были здесь, сладкие волшебные зовы воодушевления, против которых он тщетно боролся. Это был другой путь, не тот, которым он шел. Может быть, и более правильный?

Он твердо решился на этот раз скрываться от Мольхо.

Он не испытывал радости свидания после многолетней разлуки. Не ощущая ничего, кроме страха перед Мольхо — страха за свой план, который на этот раз должен быть выращен еще более тщательно, не переносил даже дуновения ветерка. Но им овладел также и чисто физический страх за себя. Когда он анализировал свои чувства, он замечал, что он до ужаса боялся Мольхо, почти так же, как его слуга Тувия, который при всем уважении к святому человеку старался держаться от него подальше.

Вскоре он узнал, что посланец прибыл в Рим и немедленно был принят папой.

То, на что не решился учитель после многих месяцев подготовки — явиться к папе, подпавшему под испанское влияние, — это ученику его, по-видимому, удалось легко и свободно. По всей вероятности, он не задумываясь пошел на аудиенцию, не задаваясь даже мыслью о том, перед кем он выступает и в какой обстановке он его застает. Может быть, чуждый дипломатического искусства, он бросил папе в лицо свое прославление иудейства. Ведь ему ничего не вредило. Такую явную неловкость никто бы не принял всерьез. У него, Реубени, тогда, когда он говорил с папой, задача была труднее! Разговор шел не о пустой болтовне, а о том, чтобы получить субсидии от папы. Имея перед собою такую цель, приходилось подготовляться иначе и гораздо осторожнее, нежели это нужно для простого театрального эффекта!

Однако оказалось, что Реубени неправильно оценил впечатление, произведенное Мольхо на папу. Оно носило отнюдь не преходящий характер, а было изумительно глубоко. Рассказывали, что папа ежедневно принимал у себя еврейского посланца и верил в его предсказания. Реубени и это мог понять: «Тогда, когда папа был еще силен, он желал иметь дело со мною, с политиком, с жизнью. Теперь, униженный, он ищет спасения в объятиях фантаста».

Тем не менее, новый оборот, который приняло дело, заставил его поколебаться. Он подумал, что со всей своей предосторожностью и мудрыми приемами он все же не получил от папы нужных ему субсидий, между тем как Мольхо каким-то загадочным образом все больше и больше завоевывал себе доверие папы. В то время много говорили о том, что Климент собирается утвердить папской буллой инквизицию в Португалии, — влияние Мольхо сказывалось в том, что опубликование уже принятой буллы было приостановлено.

Среди евреев зародились новые надежды. Мольхо был спасителем народа. Сар с горечью убеждался, что единственный фактический успех, которого он добился среди своих грандиозных планов, — отклонение этих планов, но даже этот скромный успех приписывался другому, как будто для него самого ничего уже не оставалось. Он не хотел признаться самому себе, что завидовал удаче Мольхо, и боролся с этим низменным чувством. Разве не все равно, от кого придет облегчение несчастному народу? Только бы пришло! Он знал это, чувствовал — и все же не мог радостно, без всякого осадка прочувствовать это до конца.