Инспектор Лосев. Злым ветром - Аркадий Адамов

— От того человека?

— Конечно…

Она даже не краснеет.

— Кто же его убил, ты знаешь?

Галя наклоняется ко мне и почти шепчет:

— Я тебе покажу, кто это сделал. — Она зябко поводит плечами. — Он здесь, в Одессе. Он теперь приехал до меня…

— Почему же ты не заявишь в милицию?

— Что ты! Я… боюсь. Или ты не понимаешь?

— Глупости.

— Да, да. Он-таки может убить. Сам увидишь.

— А где я его увижу?

— Потом, — Галя вскакивает с дивана. — Я тебе за него все скажу. Но потом. Или мы ужинаем, или что?

— Или что, — смеюсь я.

Галя шутливо грозит мне пальцем.

— Ты очень быстрый мальчик. Но мы, таки да, поужинаем. А потом поговорим за это дело.

Итак, во всяком случае, сегодня меня не ожидают какие-либо неприятности. И эта бабочка не такая уж дура, чтобы в первую же минуту окунуть меня в свои темные дела. На сегодня запланирована, видимо, только психологическая подготовка.

Галя между тем торопливо накрывает на стол. Главное место на нем занимает солидный графин с водкой и бутылка коньяка. Легкие напитки программой не предусмотрены. Среди прочих закусок появляется и целое блюдо великолепной жареной скумбрии. Дирекция, очевидно, не останавливается перед расходами.

Потчует меня Галя с увлечением и энергично подливает водку. Я на ее глазах старательно и очень постепенно хмелею. Так же старательно я демонстрирую и свою растущую влюбленность. Но от слишком горячих излияний Галя, слава богу, вынуждена уклоняться. Как-никак, но она совсем недавно потеряла любимого человека. Это обстоятельство, о котором ей волей-неволей приходится все время помнить, заставляет ее быть хоть отчасти сдержанной. И я уважаю ее чувства.

Довольно долго у нас идет обычный «треп за жизнь», разговор легкий и бездумный, в котором, однако, улавливаются черточки подлинного Галиного характера.

— …Ай, брось, — говорит она мне. — Всех будешь жалеть, на себя не хватит. А сама себя не пожалеешь, никто тебя не пожалеет. Своя рубашка у всех ближе к телу, чтоб ты знал!

— Ну все-таки… — пытаюсь возразить я, желая продлить спор.

— Или нет! — запальчиво перебивает меня Галя. — Ах, ты еще у меня, таки да, глупенький! Никому не верь, никому. Я уже давно разуверилась. Чтоб ты знал. Есть люди плохие и очень плохие, ну еще никакие, слюнявые, я их называю.

— А тот, кого ты любила, он какой был?

— Он? Да никакой. В том и беда. Он был слабый. И меня не послушал. А надо быть сильным и смелым. И любить надо так. Ты умеешь любить? Но знаешь как? Чтобы только любовь у тебя была. Чтобы за любимую с головой в воду. Вот так умеешь?

— Умею, — отвечаю я с искренней убежденностью.

Но если бы Галя знала, как далеко я в этот миг от нее. И лишь усилием воли я заставляю себя вернуться в эту комнату.

— Ах, как это чудесно, — мечтательно и томно шепчет Галя. — Женщине от мужчины больше ничего не надо, чтоб ты знал, милый.

О да! Я себе представляю, как легко и быстро соблазнил ее Зурих своими деньгами и подарками и сделал еще хуже, чем она была до этого. Он втянул ее в свои темные дела, сделал из нее ловкую спекулянтку, а может быть, что-то еще более опасное. И теперь эта маленькая хищница, видимо, собирается надуть его самого, крупно надуть, на золоте. А заодно прибрать к рукам и партию кофточек. И тут нужен ей я.

Вот кем стала эта женщина. А раньше, я уверен, была просто дурочкой, хорошенькой, сверхсоблазнительной дурочкой, вокруг которой вились всякие, и свою долю в ее жалкую судьбу они, эти «всякие», тоже внесли. Спросить бы ее о той, прежней ее жизни.

Но в какой-то момент Галя вдруг становится серьезной и собранной. По-видимому, она решает, что я достаточно выпил и лукавить с ней уже не в состоянии.

— Ты можешь сделать ради меня одно колоссальное дело. Да или нет? — спрашивает она и умоляюще смотрит мне в глаза, словно пытаясь прочесть в них что-то.

— Могу, — твердо объявляю я. — Какое дело?

— Я говорю… за того человека. Он грозит меня тоже… убить.

Голос у нее прерывается и дрожит. Кажется, она и в самом деле боится этого человека.

— За что? — спрашиваю я.

Вопрос поставлен быстро, напористо и как-то неудобно. Галя, я вижу, слегка смешалась и говорит первое, что ей приходит в голову:

— А я ему отказала во взаимности. Он давно до меня добивается. И убил он из ревности, я знаю.

— Я ему покажу взаимность, — с угрозой говорю я.

— Покажи. Покажи обязательно, — горячо и умоляюще шепчет Галя, прижимаясь ко мне и как бы ища защиту. — Ты такой сильный…

Фу ты! Ну и сценка. А еще говорят, что в жизни такого не бывает. Мне становится смешно, но я держу себя в руках. Ничего не поделаешь.

— Будь спокойна, — распаляюсь я. — Где этот тип?

— Завтра, — говорит Галя. — Ах нет. Завтра праздник. Послезавтра мы пойдем в одно место, и я тебе его покажу.

— Что еще за место? — грубовато спрашиваю я.

Но сейчас это можно, я все-таки выпил и к тому же взволнован.

— Есть у нас одно такое местечко, — улыбается Галя. — «У господа бога за пазухой». Не слыхал?

Я с изумлением смотрю на нее. Галя понимает мое изумление по-своему и звонко смеется.

…Поздно вечером я ухожу домой. Во дворе мне уже совсем по-приятельски бросается в ноги Шалун и тихо урчит. Я запускаю пальцы в его густую шерсть и бормочу:

— Ну, приятель, и выбрал же ты себе хозяйку.

На следующий день внезапно и резко холодает. В воздухе носятся редкие снежинки. Солнце лишь изредка выглядывает между черно-лиловыми тучами. Но одетая в красные полотнища и флаги Одесса все равно веселится и радуется празднику. Многоголосый шум, музыка, песни вливаются в окна гостиницы, бередят и торопят нас.

Мы с Леной залезаем в свои свитеры и куртки и отправляемся бродить по городу.

Мы идем по Приморскому бульвару, откуда виден весь порт и расцвеченные флагами белоснежные корабли, по знаменитой Дерибасовской, где шумный и пестрый людской поток льется прямо по мостовой. На пальто и куртках алеют кумачовые ленточки праздничных значков, над головами плывут флаги, портреты, транспаранты, разноцветные воздушные шары.

Потом мы с Леной выходим на Пушкинскую, пожалуй самую красивую из всех улиц, и в праздничном людском потоке двигаемся в сторону вокзала. Кругом нас столько веселых, смеющихся, удивительно славных лиц. И я чувствую, как влюбляюсь, по-настоящему влюблюсь в Одессу и сам же усмехаюсь над своими сентиментальными мыслями.

Неожиданно перед нами вырастает Гога. Он в черном кожаном пиджаке и ярком кашне. Он выскакивает из толпы, как черт из коробочки, и мне на секунду становится неприятно. Я сейчас настроен совсем на другую волну.