Рыдания усопших (сборник) - Людвиг Павельчик

На дверную ручку нажали. В полутьме мальчик не видел, как она опустилась, но услышал ее негромкий, зловещий скрип. Дверь не поддалась. Стоящее по ту сторону существо поняло, что доступ в комнату не будет простым, и занервничало. За первыми осторожными толчками последовали более сильные, энергичные, переходящие в размеренно наносимые удары. Ножка упертого в выступающее ребро половицы стула, которым Липка тщетно пытался обезопасить себя, затрещала, а всклокоченная войлочная грива трясущегося под ударами деревянного коня-качалки горестно заколыхалась, словно бездушный конь сочувствовал своему маленькому владельцу.

За дверью зафыркало, зарычало и, наконец, люто завыло. Боясь описаться от ужаса, мальчик плотно стиснул колени и сидел теперь, подобно загнанному зверьку, на полу в углу комнаты, трясясь всем телом и до крови кусая дрожащие губы. Неужели папа не слышит? Неужто не доносится до него этот холодящий душу вой под Липкиной дверью? Ведь до его комнаты не так уж и далеко! А может, не хочет этот опустившийся, потускневший человек спасти своего беспомощного маленького сына? Может, он даже хочет, чтобы Липка умер? Нет, мальчик не верит в это! Разве смог бы его папа – веселый, усатый военный в красивом, пахнущем табачным дымом кителе, желать его смерти? Скорее всего, он просто снова выпил из той большой, пузатой бутылки, что всегда стоит на столике у оконца, и заснул на своем потертом диване, забыв про Липкины горести…

За дверью вдруг наступила тишина, но это заставило мальчика лишь сжаться в комок и затаить дыхание, так как он знал, что за этим последует – монстр лишь отступил для разбега. Он не ошибся: через секунду из коридора раздался топот и удар, сопровождаемый диким рыком, распахнул дверь, разнеся в щепы стул и отбросив старого коня к противоположной стене.

Лунный свет выхватывал из темноты лишь фрагменты картины, словно щадя мальчика и не позволяя ему увидеть целиком возникшую на пороге комнаты фигуру. Облаченное в лохмотья существо с перекошенным злобой лицом и белыми островками засохшей и свежей слюны на щеках и подбородке перевело дух и, обратив на полумертвого от страха ребенка горящий безумием взгляд, полуслащаво-полузверино изрекло:

«Ну, сынок, зачем же запираться от мамочки?»

Больше всего Липке хотелось сейчас потерять сознание и не видеть перед собой этого ужаса, вновь явившегося к нему из полузабытого прошлого. Отвратительный запах, исходящий от существа, когда-то бывшего его матерью, был таким острым, что мальчик почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Он непроизвольно зажал рот рукой и еще плотнее прижался спиною к холодной стене, борясь с головокружением. Если она приблизится, то он, несомненно, упадет в обморок от ужаса и отвращения, а еще лучше – умрет и не узнает, какие новые муки она ему уготовила… Но как о Господи! как чудище сумело вырваться из заточения? Липка сам, собственными глазами видел, насколько крепки засовы на двери в его клетку, да и сама дверь, толстая, обитая железом, достаточно крепка, чтобы сдержать атаки обезумевшей твари! Неужели отец, напившись, навещал свою звериную супругу и позабыл запереть дверь? Если это так, то он допустил преступную оплошность, которая сейчас может дорого обойтись его сыну.

Как ни просил, как ни надеялся мальчик на Божью благодать, небо не сжалилось над ним и не лишило его сознания. Липка смотрел на приближающуюся мать, понимая, что не в силах отвратить нависшую над ним беду. Сегодня она точно убьет его, но, наверное, это и к лучшему… Он зажмурился, моля о быстрой смерти.

Уже ближе к обеду трезвый отец, удивленный непривычной тишиной в доме, поднялся в комнату Липки и нашел не подающего признаки жизни сына лежащим на полу и истекающим кровью. Пораженный, он склонился над ребенком и, прижавшись ухом к его груди, попытался услышать сердцебиение. Долгое время это ему не удавалось, но вот, наконец, напряженный слух его уловил слабые толчки, давшие ему надежду на то, что мальчика, быть может, еще удастся спасти. Он поднял ребенка на руки и перенес легкое, почти воздушное тельце на кровать, на секунду ощутив укол совести, еще живущей где-то в глубине его пьяной души. Но кто же, во имя всего святого, мог причинить его сыну такие страдания?

Удивлению его не было границ, когда он заметил на спине и шее Липки глубокие кровоточащие царапины, словно бы сделанные когтями животного, исполосовавшего кожу ребенка в приступе агрессии. Как же так? По дому бродила неизвестная хищная бестия, а он не слышал? Однако, вспомнив, сколько крепкой бурды он влил вчера в свою неуемную глотку, отец перестал удивляться своей ночной бесчувственности. Досада уступила место стыду, и он в порыве горестного раскаяния поклялся небу, что не выпьет больше ни глотка, если оно спасет его Липку и вернет ему здоровье. Хочется верить, что сломленный ударами судьбы отец сдержал бы свое обещание, но, к сожалению, провидение, к которому обращал он свои молитвы, не позволило нам этого узнать, распорядившись его судьбою иначе.

Сначала он хотел было бежать за Стефкой, поскольку сам понятия не имел об уходе за больными, но, вспомнив, что где-то поблизости бродит неведомый зверь, не рискнул оставлять мальчика одного, а потому, завернув сына в одеяло, со всей мыслимой осторожностью понес его в деревню.

Увидев ребенка, добрая Стефка побледнела, а затем, уложив его в постель и поставив на огонь какую-то бурду для обработки ран, сухим голосом велела пустившему было слезу отцу убираться вон и не приближаться впредь к ее дому. Она была уверена, что случившееся – результат его образа жизни и не хотела ничего слушать о каких-то там хищниках, якобы бродящих вокруг его жилища:

«Ступай проспись, тогда и зверей видеть перестанешь! Навел, небось, в дом всякой пьяной нечисти и… Пропади ты пропадом!»

Поняв, что с брызжущей гневными ругательствами раздосадованной Стефкой лучше не спорить, отец опустил глаза и, вздохнув, покорно вышел в двери. Первым его желанием было выпить чего-нибудь и перевести дух, но, вспомнив о своем обещании, он лишь пробормотал что-то нечленораздельное и побрел к своему дому, ставшему ему ненавистным. Никто не смотрел ему вслед и не старался понять его душу, ибо судьба его была всем безразлична.

II

Обработав раны пришедшего в сознание мальчика поспевшим зельем и убедившись, что серьезной опасности его здоровью жуткие царапины не представляют, а случившийся с ним обморок был вызван скорее страхом, чем травмами, Стефка немного успокоилась и, дав ребенку несколько ложек крепкого куриного бульона, велела спать. Ей, разумеется, не терпелось повыспросить парнишку о том, что же с ним все-таки произошло, но умудренная опытом и годами женщина решила набраться терпения и дождаться, пока мальчик окончательно придет в себя. Измученный невзгодами Липка не заставил себя долго просить и уже через пару секунд спал глубоким, почти спокойным сном – кроме сновидений ему нечего было теперь бояться. Тревожные складки на его лбу разгладились, дыхание стало ровным, а на щеках проглянул легкий румянец – видимо, чудесный Cтефкин бульон делал свое дело.

Между тем сама Стефка, чей спокойный уклад жизни был нарушен произошедшим событием, не находила себе места. С остервенением чистя и без того блестящее столовое олово, она не могла дождаться возвращения с поля ее мужа, веселого лысого Франтишека, с которым ей не терпелось поделиться своими переживаниями. Едва заслышав неспешное цоканье копыт его лошади, она уже стояла у ворот, теребя передник и поторапливая ставшего вдруг таким медлительным крестьянина.