Аттила. Собирается буря - Уильям Нэйпир

Раздался еще один голос. Это был Аттила.

— И они будут твоими врагами, а ты станешь их врагом. И вечная война начнется между кочевниками и колонистами за каждую пядь земли, пока не разразится война на краю света.

Словно закончив свою партию в соревновании певцов, Аттила вскочил на ноги, отряхнул от пыли одежду и невозмутимо направился в новый величественный деревянный дворец. Вожди и избранные со смехом стали расходиться.

Но Маленькая Птичка не смеялся. Он сказал:

— И они примутся за змей.

А потом он тихо добавил — так тихо, что слышал только Орест:

— И принесут в жертву невинную кровь.

Стояла весна, когда новости достигли Рима и Константинополя. На границе у Дуная неугомонные варварские племена снова стали проявлять нетерпение. Теперь дикие скифы и гунны снова разбили лагерь на равнине Транспаннонии. Люди, которых они выгнали, бежали на запад в Германию или за реку в поисках убежища в приграничных городах Аквинк и Карнунт. Но лишь немногие рассказывали ужасные истории. Казалось, загадочные степные кочевники просто решили в этом году перезимовать на плодородных пастбищах возле Тисы. Особых причин для беспокойства не возникало. Они производили впечатление бесцельно блуждающих бродяг — словно листья, подхваченные осенним ветром. Оснований видеть какой-то великий план не было, поскольку те варвары просто не умели такие планы строить. Они жили, не руководствуясь здравым смыслом или законом, признавая лишь свои примитивные обычаи и соблюдая ужасные кровавые ритуалы.

Только один слушатель воспринял новости иначе — Галла Плацидия, находившаяся в Равенне. Она сказала, что, вероятно, план существует. Некий великий план, уже начавший осуществляться. Императрица поинтересовалась, по-прежнему ли верховным вождем гуннов являлся тот, кого зовут Аттила. Вестник этого не знал. Галла Плацидия дважды ударила его, но вестник по-прежнему не мог дать ответа. Галла сердито прошипела что-то о недостатке сообразительности и исчезла из комнаты.

Позже в тот день Валентиниан сидел в своих личных покоях и ел свежие белые трюфели из лесов Умбрии.

Его мать вошла без предупреждения. Позади, неся большой свиток на длинном деревянном шесте, следовал придворный писец, который родился в Пании, скромном и незаметном маленьком городке во Фракии. Сам писец, благодаря своей усердной и безупречной службе в течение многих лет, высоко поднялся по карьерной лестнице в Византии — так высоко, что его часто отправляли в Равенну, как сейчас. Кое-кто считал эти нередкие и кажущиеся порой ненужными назначения и передвижения туда-сюда между дворцами средством, с помощью которого Западная и Восточная империи следили друг за другом. А тот чиновник, который имел право проникать повсюду, точно являлся шпионом. Но писец всегда вежливо склонял голову, узнав о подобных нелепых догадках, и прибегал к самому надежному из друзей — молчанию.

Некоторое время он служил главным писцом в управлении Святой Щедрости, а также писцом в консистории, фиксирующим звания, после чего был назначен заместителем главного писца в консистории. Эта должность, справедливо заметим, открывала немало возможностей, но требовала ответственного отношения.

Но позвольте мне не хвастаться. Лишь то… О, как я желал, чтобы мои престарелые родители могли увидеть тот день, когда я вошел во дворец самой императрицы Галлы Плацидии! Как бы они гордились, как бы сияли от радости и кивали седыми головами, слушая рассказы сына о придворных делах и интригах во время редких визитов домой, в маленький городок Паний, где лучи солнца согревают зеленые оливковые склоны. Но этому не суждено сбыться: оба родителя уже безмятежно спали под тем зеленым склоном. А члены моей семьи, если бы они существовали, служили бы писцами, секретарями и управляющими императорского двора.

Благодаря своей известной всем надежности и сдержанности я оказался в то время в непосредственной близости от Галлы Плацидии. Без сомнения, это являлось великой привилегией, хотя и не всегда удобной. Часто приходилось спать ночью на правом боку, что являлось менее любимой позой. Это случилось с тех пор, как императрица несколько раз огрела меня по левой щеке, и теперь ее стало невозможно положить на соломенный тюфяк. Однако все соглашались: Галла Плацидия била своих подчиненных не так часто, как когда-то.

Сейчас она была старой женщиной, которой скоро исполнится шестьдесят лет. Хотя императрица старалась поддерживать царственную осанку и не опускать голову на плечи, она уже не могла не сутулиться, словно несла на своих хрупких плечах огромный вес. Кожа ее была очень бледной и чистой. Солнечные лучи не прикасались к ней в течение шести десятков лет. Но вокруг холодных зеленых глаз образовалось много мелких морщин, а узкие твердые губы казались еще тоньше, чем обычно. Прошли годы с тех пор, как муж в последний раз разделил с Галлой ложе, и она считала, что материнство не оправдало ожиданий. Да и у какой матери грудь могла бы вздыматься от радости при виде такой дочери, как Гонория, носящая нелепое имя, и такого сына, как император Валентиниан III? Сына, который, как говорили, не раз пытался отравить мать, оставив ее впоследствии рыгать и стонать в спальне. Они никогда не разговаривали друг с другом, только ссорились.

Валентиниан, родившийся в июле 419 года, в двадцать восьмой раз отмечал свой день рождения — по-прежнему без жены и детей. Он был очень худым, на руках и ногах почти отсутствовали мускулы. Однако появился маленький надутый живот, как у старухи. Лицо оставалось невыразительным и детским, с полными щеками и большими глазами. Когда Валентиниан волновался, то немного пускал слюни.

Но внешность глупого и заторможенного юнца была обманчивой. На самом деле Валентиниан отличался особой хитростью, жестокостью и беспринципностью. И тем более мрачные ходили слухи о его увлечении колдовством и черной магией, и о чудищах, которые обитали где-то глубоко в дворцовом подземелье и исполняли любые прихоти своего хозяина…

Император поспешно вынул правую руку из складок одежды и, закричав от негодования, вскочил на ноги. Золотая тарелка с трюфелями соскользнула с колен и, зазвенев, словно кимвал, упала на мраморный пол.

— Мама! — воскликнул он. — Сколько раз я говорил тебе…

Галла не обратила на сына никакого внимания и приказала мне развернуть свиток на большом дубовом столе. Я подчинился, и нашим взорам открылась великолепная карта любимой империи — древний холст цвета слоновой кости, весь разукрашенный прекрасными цветными чернилами.

Галла ткнула указательным пальцем куда-то за границу, в Транспаннонию. Затем показала дальше, на юг, через Дунай и остановилась в центре Иллирии и Моэзии.

— Неприятель нападет тут, в этом месте, — сказала она. — Между Сирмием и Виминацием, предположим. Кто тогда примет бой?

— Неприятель? — пробормотал Валентиниан. — Какой неприятель?

И снова мать не обратила внимания на сына.

— Чья это территория? Твоя — или императора Феодосия?