Каждому своё - Сергей Тармашев

– Я могу задать тебе тот же вопрос, – судя по голосу, Порфирьеву было в высшей степени плевать.

Спорить с психованным мизантропом не имело смысла, действие антирада могло завершиться в любую секунду, и Антон не стал медлить. Он открыл лицевой щиток скафандра, индикаторная панель вспыхнула пиктограммой разгерметизации, и по спине невольно пробежал холодок страха. Овечкин торопливо сунул капсулу в рот, захлопнул гермошлем и поспешил убедиться, что после того как маленькая Амина съела препарат, маска респиратора плотно облегает лицо дочурки.

– Олег! – Давид сосредоточенно жевал антирад, игнорируя терпкую горечь. – А детские скафандры бывают? Как для меня? И для Амины?

– Не видел, – Порфирьев захлопнул коробку с оставшейся капсулой и убрал в подсумок, незаметный на сливающемся с окружающим сумраком снаряжении. – Но, может быть, где-нибудь и есть. Не бойся, Петрович хорошо вас укутал, в несколько слоёв. Не скафандр, конечно, но под антирадом продержитесь. Нам бы за город выбраться поскорее. Должно быть место, по которому не стреляли. У нас семь с половиной часов, чтобы его найти. Вперёд!

* * *

Час пути прошёл в полной тишине, прерываемой лишь короткими фразами переклички, которую Порфирьев устраивал каждые пять минут. Амбал убеждался, что все ещё на ногах, и эфир вновь замолкал. Люди сильно устали, Давида несли по очереди, но Порфирьев по-прежнему не позволял Овечкину двигаться рядом с семьёй.

– Хочешь идти с семьёй – отдавай скафандр кому-нибудь и иди, – заявил он в ответ на просьбу в эфире. – Пусть кто-то другой идет в защите, тепле, со светом и с радиосвязью, и следит за тем, чтоб никто не отстал и не потерялся.

Тут же на Антона набросилась Дилара, явившаяся к нему прямо с Аминой за спиной.

– Ещё раз ты его разозлишь, я выцарапаю тебе глаз, клянусь! – зашипела она на мужа. – Ты чего добиваешься?! Один раз нас уже чуть не выгнали из-за твоих кривляний! Мы без него не выживем! А он без нас запросто! Им без нас будет даже легче!

– Мы сейчас все в одной лодке, – угрюмо пробурчал Антон, на время отключая рацию. – Я инженер-механик, я ему нужен! Он сам сказал, что меня пустят в любое убежище! Иначе он не стал бы брать нас с собой!

– Да? – шепот Дилары стал язвительным. – Почему тогда тебя не пустили в то бомбоубежище? Если ты такой ценный?!

– Может, у них катастрофическое перенаселение и голод, – Овечкин старался не смотреть на идущую впереди жену, чтобы не злить её ещё сильней. – Или у них имелся такой специалист.

– А если у других он тоже будет? – немедленно подхватила Дилара. – Ты что, не понимаешь, что Порфирьев просто использует любые варианты, лишь бы выжить?! Ты видел, что он не стал есть свой антирад?! Он хочет использовать его только после того, как истекут его индивидуальные семь часов пятьдесят две минуты. Значит, в случае неудачи он проживёт дольше всех нас минут на сорок! За это время можно найти спасение! Он выживет, я знаю! Он всё для этого делает! И я тоже хочу выжить! И чтобы выжили мои дети! А чего хочешь ты?! Чего ты добьёшься своими тупыми придирками?! Какого шайтана ты там ляпнул?! Я вознесла хвалу Аллаху за то, что он не отдал кому-то там этот антирад, и препарат достался моим детям, а ты этим недоволен?!

– Он унизил меня на глазах у сына! – завёлся Антон, но сразу же съёжился, увидев, как семенящая полубоком Дилара замахивается на него рукой.

– Заткнись! – она не стала его бить и испуганно вгляделась в сторону головы их ставшей совсем небольшой колонны. – Кто-нибудь может услышать! – Жена секунду всматривалась в виднеющиеся в пыльном сумраке спины. – Ты сам его спровоцировал! А знаешь, что первым делом сказал Давид, когда все разошлись по местам? Он не заявил, что Порфирьев шайтан, а ты герой, нет! Он сказал, что если бы Порфирьев отдал этот антирад другим людям на станции метро, мы бы сейчас умерли! И спросил, почему его собственный отец желает нам смерти!

– Не может быть! – вскинулся Овечкин. – Он не мог такого сказать! Ты утрируешь!

– Давиду восемь лет, а не восемь месяцев! – воскликнула жена. – Он не аутист! Он всё понимает!

– Я должен с ним поговорить! – Антон рванулся вперед, но Дилара немедленно его остановила.

– Что ты ему скажешь?! – она оглянулась на измотанную Амину, спящую беспокойным сном в заплечной переноске, и её шепот зазвучал ещё тише. – Что ляпнул чушь, не подумав? Потому что завидуешь Порфирьеву из-за того, что это он спасает всех, а не ты, и люди слушаются его, а не тебя?! Вот этого восьмилетний ребёнок точно не поймет! Делай своё дело! Я сама ему всё объяснила!

Овечкин хотел возразить, но заметил, что пробирающиеся через бесконечную свалку обломков люди остановились, и к нему спешит один из активистов. Оказалось, что он пропустил перекличку в эфире из-за того, что выключил рацию, и Порфирьев, не дождавшись ответа, остановил группу. Дилара пришла в ужас и порывалась бежать к Порфирьеву, вымаливать прощение, но всё обошлось. Амбал лишь запретил выключать рацию, запретил разговоры не по делу, чтобы не сбивать дыхание, и велел продолжать движение. Вскоре вновь начался снегопад, видимость ухудшилась, и группа измотанных людей молча брела по бесконечной свалке обломков, упорно борясь за собственные жизни.

Вскоре грязный снегопад усилился, и смесь бурых, сизых и чёрных хлопьев вяло сыпалась с неба сплошным океаном. Дважды налетал сильный ветер, превращающий всё вокруг в одно большое месиво клубящейся снегогрязи, и группе приходилось останавливаться и дожидаться возвращения штиля, потому что при вытянутой вперед руке не было видно даже пальцев. Оба раза ветер бушевал недолго, и люди продолжали движение, но пробираться через бесконечную свалку обломков становилось всё труднее – грязный снегопад скрывал поверхность, и люди часто спотыкались.

Потом наступила ночь, и стало ещё хуже. Забитый пылевой взвесью полусумрак превратился в полный мрак, температура упала до минус десяти, грязный снегопад не прекращался, ветер приходил всё чаще. Не имевшие скафандров люди и дети замерзали, особенно страдала маленькая Амина, тихий плач которой рвал Антону нервы на части, но Порфирьев не позволял группе останавливаться. Овечкин даже рискнул поговорить с асоциальным психопатом, чтобы попросить о привале и обогреве, но тот отказал, едва услышав.

– Если не выйдем в безопасное место вовремя, умрём все, – заявил он, не останавливаясь. – Антирада больше нет. И без того непонятно, кто из нас выживет после передозировки. Идут радиоактивные осадки, фон продолжает расти, хотя я думал, что выше уже некуда… Пока найдём топливо под снегом, пока разведём огонь – это время может оказаться решающим. Надо идти вперёд, пока можем. Как только выйдем туда, где нет радиации, то обогреемся.

– А если Амина умрёт от холода раньше?! – вскинулся Антон. – На это тебе тоже плевать?!

– Оставайся и разводи костёр, – отмахнулся психопат. – Делай что хочешь. Мы идём дальше.

Овечкин попытался воззвать к человечности остальных, но никто не встал на его сторону. По глазам жены Антон видел, что ей безумно больно от страданий дочурки, но был не в силах предпринять что-либо. Он даже хотел подобрать что-нибудь подходящее для изготовления факела и держать его рядом с Аминой, чтобы ей стало хоть немного теплее, но был вынужден быстро признать своё поражение. В пыльной темноте, под слоем грязного снега, ему не удалось отыскать ничего, что могло вспыхнуть быстро, а обломки обугленных деревяшек и оплавленных пластиков не загорались от зажигалки. Слабенький аккумулятор зажигалки быстро разрядился, и спираль накаливания потускнела, свидетельствуя о потере температуры нагрева. Овечкин понял, что не знает, каким способом Порфирьев разжигал костёр, и от идеи с факелом пришлось отказаться.