Полнолуние - Светлана Поделинская

взял его и перерезал вены на своих запястьях, без раздумий и колебаний. Его горячая дымящаяся кровь залила пол, а Магдалина сидела у стены, зажмурившись и исступленно кусая губы, но не выпила ни капли. Самообладание у нее было поразительное.

Когда ее единственный любовник Петр испустил дух, Магда поднялась и вышла к своим создателям. Лицо у нее навечно изменилось и стало непреклонным, будто бы каменным, гладким, без нежности и проявления чувств. Магдалина посмотрела на вампиров светлыми глазами, обжигающими, как рассветное солнце, и произнесла своим обычным мягким голосом:

– Вот и все, я совершила, что было необходимо. Вы останетесь довольны.

Одуряющий запах крови, разлитой по полу, помешал сразу понять, что она лжет. Кроме того, приближалась заря, она туманила разум и притупляла чувства. У Эдгара пульсирующей болью дергало висок, как, впрочем, всегда бывало в присутствии его убийцы. Магда подошла к окну и застыла там, словно желая ускорить рассвет, поймать на своем лице, как солнечный зайчик, и вскоре силы покинули ее. Вампиры раскрыли обман, когда она замертво рухнула в объятия Эдгара. Перед тем как умереть на руках у отца, Магдалина обвиняюще посмотрела ему в глаза и изрекла как проклятие:

– Вы позволили ему сделать это со мной. Я ненавижу вас.

Низамеддина она даже не удостоила взглядом. При всей своей внутренней противоречивости и внешней хрупкости дочь Эдгара твердо стояла на ногах и неизменно добивалась того, к чему стремилась. Только не всегда понимала, чего хочет на самом деле. Но когда Магдалина принимала решение, ничто в мире не могло заставить ее свернуть с намеченного пути. Ее создатели все еще надеялись на чудо, верили, что Магда может очнуться, когда взойдет солнце, но она так и не проснулась.

Они похоронили ее в склепе замка Романеску. Эдгар дал дочери свою фамилию хотя бы после смерти, повелев местному скульптору высечь на могильной плите ее подлинное имя.

– Она Вышинская, Магдалина Вышинская, и этого нельзя изменить. Фамилия Романеску была ошибочно дана ей. Мог ли я позволить, чтобы она и в смерти осталась дочерью другого? Нет, она будет моей дочерью перед лицом вечности.

Магда лежала в гробу невообразимо прекрасная, одетая в белое, как невеста. Эдгар любовался ею всегда и даже сейчас, когда она умерла. Он держал у самого сердца лилию, срезанные сестры которой лежали вместе с Магдалиной. Эти невинно погибшие цветы были такими же благоухающими и белоснежными, какими недавно трепетали в саду Магды, но теперь казались незримо омытыми ее кровью. Воздух, больше не освященный ее дыханием, был неподвижным и стылым. Что думал в это время Низамеддин-бей, Эдгару было неясно, тот никогда не показывал своих чувств.

После погребения Магдалины небеса роняли неутешные слезы, оплакивая ее душу. Эдгар молча стоял у окна и вглядывался в непроницаемую стену дождя. На его лице лежал бледный отсвет той вечности, в которой ему предстояло бессмысленно жить дальше.

– Мы оба виноваты в ее смерти, вы и я, – произнес он пустым, равнодушным голосом. – Я уеду как можно дальше отсюда. Это будет последнее место на Земле, куда я вернусь. И надеюсь, что мы больше никогда не встретимся.

– Нет, это полностью ваша вина, – возразил ему Низамеддин с беспощадной суровостью. – Ее нужно было контролировать, заставить выпить кровь любой ценой. А вы проявили непростительную слабость. Это вы убили свою дочь. Живите теперь с этой мыслью и мучайтесь.

Эдгар обернулся к Низамеддину, и тот увидел его глаза – единственное, что поистине изменилось в нем. Они, казалось, стали больше, ярче и печальнее, однако в глубине проглядывал угрожающий отблеск, и это доказывало, что пан Вышинский духовно не сломлен. Эдгар ничего не ответил врагу, а тихо растворился в туманной пелене дождя, оставив за этой дверью вместе с могилой Магды свою жизнь.

К началу XIX века Эдгар успел побывать во многих странах Европы, о которых мечтал ранее. Он навестил эти края всего лишь раз – через двадцать лет, чтобы посмотреть на свою внучку Монику. В эпоху наполеоновских завоеваний Северная Добруджа была самым скучным местом на Земле. Здесь, в захолустье, ничего не менялось, и Эдгар вернулся на один день, чтобы потом исчезнуть – теперь уже навеки.

Он шел по знакомым местам, блуждая среди болот и дождя, кляня себя за то, что вновь очутился здесь, и вспоминал о Магдалине, которую никогда не вернуть. Дождь лил с пасмурно-серых небес, но Эдгар не ощущал его капель – он был далек от этой земли и всего, что не связано с его высокими чувствами. Эдгар явился в обиталище людей – небольшую деревню под замком, которая почему-то казалась опустевшей, почти вымершей. Вокруг было безлюдно и сумрачно, и Эдгар не слышал ничего, кроме звенящей тишины, какая, должно быть, царила в могиле его дочери.

И тут он увидел молодую женщину, вышедшую за водой из бедной, но уютной избы вместе с маленьким ребенком. Она принялась крутить колодезное колесо привычным движением, в то время как дитя мешало ей, хныча и дергая за домотканую юбку. Ребенок Моники, худенький и бледный, судя по платьицу, был девочкой – еще один потомок, не ведающий о своем наследии и не имеющий значения для Эдгара.

Внучка и не повернула головы в его сторону, поглощенная работой и желанием быстрее укрыться от дождя, но Эдгар сумел хорошо рассмотреть ее. Его удивила и позабавила мысль о том, что ему, ее деду, сейчас должно было бы стукнуть семьдесят, если бы он смог дожить до столь преклонного возраста. Эдгар помнил, как принял в свои руки начало нового потерянного рода, который считал своим лишь отчасти. Однако пришлось признать, что плебейская кровь конюха Петра оздоровила их породу и сделала более жизнеспособной. Моника совершенно не походила ни на Магдалину, ни на своего деда. Она была прекрасна совсем в ином роде и поражала какой-то дикой красотой: статная, загорелая, с большими темными глазами. Однако в ее каштановых волосах, прядь которых небрежно выскользнула из-под узорчатого крестьянского платка, проглядывал яркий золотистый оттенок, как у всех Вышинских, за исключением Магды. Монике было едва ли больше двадцати, но ее красивое лицо выглядело утомленным, а во взгляде сквозила постоянная усталость от повседневного труда – таков ее женский удел.

Эдгар отвернулся и пошел прочь, не дожидаясь, пока внучка закончит работу, и лишь успел услышать, как она позвала ребенка: «Клара!», когда уходила в дом от дождя. Он не желал вмешиваться в жизнь других, чтобы попытаться исправить для обездоленной Моники то, что произошло очень давно. И предпочел предоставить обреченных