Взаперти - Николай Свечин

Ян Францевич продолжил:

– Ты, старый хрыч, сейчас убедишь его сознаться. Иначе мы сделаем вот что: расскажем в Апраксином дворе, что ты дал ложную присягу на Библии. Предъявим бумаги тех двоих, сделаем им очную ставку с уважаемыми торговцами. Несытов и Бабкин себя спасут, за лжесвидетельство им приговор смягчат и вместо Литовского замка дадут год тюрьмы. Воры умные, сообразили свою выгоду. Твой сынок упрямится. Не хочет помочь ни себе, ни нам. И вот вопрос… – Управляющий пристально всмотрелся в старика: – Что с тобой будет, когда купечество узнает, что ты на Библии соврал?

Трунтаев-старший тут же пал на колени и взвыл:

– Не губите! Это хуже гражданской казни!

– Намного хуже! – Титус гневно воздел руки к потолку и патетически вскричал: – Русский купец! На Святой книге! Да тебя не только промыслового свидетельства лишат. Тебя из гильдии выгонят. И правильно сделают.

– Если я сына смогу убедить, вы дадите ход моему греху? – обратился старик к генералу.

– Если убедишь – забудем. Хотя, конечно, за такое надо на кол сажать.

– Позовите сына моего неразумного, – попросил апраксинец.

Ваньку тут же привели, и отец ему сказал:

– Надо признаваться. Не вышла твоя ложь. И я из-за тебя душу погубил.

Грабитель смутился:

– Папаша, они же меня зарежут… Кайзеров обещал с-под земли достать.

Сразу же вмешался Филиппов:

– Лука Кайзеров получил пятнадцать лет каторги и уже едет в Забайкалье. Как он до тебя доберется? Когда? И доберется ли? А папашу твоего мы ославим сей же час.

– Ваня, – бросился уговаривать сына купец, – я всю жизнь торгую, меня уважают, в кредит доверяют. А теперь? Позор на старости лет. Из-за тебя ведь грех на душу взял. А ты? Отсидишь свое, выйдешь – а лавки нашей нет! На что жить будешь? А мы с матерью на что?

Скок понурился и сказал:

– Хорошо, папаша. Дайте мне бумагу…

Вскоре на столе у начальника ПСП лежали все три признания. Комитетчики распили на радостях бутылку коньяка.

– Теперь что? – спросил у статского советника Азвестопуло.

– Я передаю показания судебному следователю. Он сообщает прокурору, открывается следственное дело.

– А те двое?

– Кайзеров с Дригой сейчас в пересыльном корпусе Бутырки.

– Мы можем вернуть их в столицу?

Филиппов нахмурился:

– Мы с вами нет, а следователь может. Что вы задумали, Сергей Манолович?

– Хорошо бы получить признание одного из убийц. Я даже знаю кого. Степан Дрига будет послабее Кайзерова, его проще сломать.

– А на Луку, значит, не надеетесь?

– Луку я надеюсь кончить. При попытке к бегству.

В кабинете наступила могильная тишина. Затем Филиппов сказал:

– Тогда я пас. Это уже чересчур.

– Да мы сами, Владимир Гаврилович, – «успокоил» главного сыщика Азвестопуло. И поглядел на остальных. Запасов смотрел в пустую рюмку, Продан – в окно. Титус протирал салфеткой пенсне. Таубе кивнул:

– Ты, Сергей, не кипятись. Не бери все на себя. Мы тут в очередь встанем, чтобы сволочь эту наказать.

Филиппов не верил своим ушам:

– Вы это серьезно?

– Вполне, – подтвердил слова генерала полковник Запасов.

– Убить подследственного?

– Сказали же: при попытке к бегству, – напомнил капитан Продан. – Мало ли у нас бегут? Кайзеров не первый и не последний.

– Но почему не судить его?

– А зачем? – спросил Титус. – У нас будут признания четырех человек из пяти. Разве для суда этого недостаточно?

– Черт его знает, – взволнованно ответил главный сыщик. – Наверное, хватит для отмены приговора. Но…

– Для чего убивать?

– Да.

Виктор Рейнгольдович прищурился, словно смотрел в прорезь прицела:

– А зачем этой мрази жить? Сколько он крови уже пролил.

– Однако есть закон.

– Есть. Только по закону вашему он уедет на каторгу, сбежит оттуда, вернется в столицу и снова будет душить людей. Такие не останавливаются, ведь они ничего другого делать не умеют. Лешка всю жизнь их наказывал, теперь наша очередь.

Гости встали и по очереди пожали Филиппову руку, после чего все вместе ушли.

Пройдя по Офицерской, компания поравнялась с Литовским замком. Генерал спросил коллежского асессора:

– Где его окно?

– На Крюков канал. Второй этаж, седьмое от Мойки.

– Веди.

Пятеро солидных господ сгрудились под крепостной стеной. Таубе сложил руки рупором и крикнул начальственным басом:

– Лыков!

От Офицерского моста сунулся было на шум постовой городовой. Виктор Рейнгольдович недовольно повернулся к нему:

– Чего тебе?

Парень увидел красные отвороты генеральской шинели, торопливо козырнул и бегом вернулся на пост.

– Лыков!!! – еще громче рявкнул барон. Тут же в окошке появилась знакомая физиономия. Алексей Николаевич распахнул раму и высунулся, насколько позволяла решетка.

– Здорово! Вы чего всей толпой приперлись? Охрану распугаете.

– Соскучились, – пояснил Азвестопуло.

– Жуликов ловить некому, – подхватил Титус. – На тебя одного вся надёжа.

– Вот я их…

– Алексей Николаич, еще маленько погоди, мы тебя скоро вытащим, – бодро сообщил Запасов.

– Уже три показания есть, скоро четвертое будет, – доложил новости Продан.

Сыщик смотрел вниз на друзей и улыбался. Хорошо, когда тебе помогают такие калиброванные люди. Значит, ты и сам кое-чего стоишь…

Так они переговаривались минут десять. После чего генерал-майор построил комитетчиков в колонну и увел.

Лыков начал догадываться, что все это время интересовался не теми соседями. Самые опасные арестанты содержались не в Шестом коридоре, а во Втором и Третьем. Они прибыли из других губерний по письму Кочеткова. Начальник тюрьмы сам не вел делопроизводства и не замечал, что на его призыв реакция была странная. Тюремные отделения губернских правлений прислали заключенных с малыми сроками, а не с шестилетними, как просил статский советник.

Случай с Жежелем, которому в листок не вписали особую примету, мог быть всего лишь ошибкой. Но Алексей Николаевич заподозрил здесь нечто большее и решил проверить остальных семнадцать пришлых. Для этого он неожиданно явился в баню в час, когда там мылся Второй коридор. Сыщик медленно обошел помещения, сунулся и в парильню. С ним вместе был Федор Пакора. Бывшие полицейские смотрели во все глаза. Арестанты удивились незваным визитерам и начали высказывать неудовольствие. Лыков пропускал брань мимо ушей, он запоминал приметы на голых телах: шрамы, татуировки, следы от чирьев и тому подобные особенности.