Прощай, детка, прощай - Деннис Лихэйн

— Почему?

— Потому что я начинаю игру левым тэклом.

Я закрыл глаза и прислонился головой к холодильнику. Из всех бытовых приборов в данной ситуации именно прикосновение к нему было наиболее уместно. Он был примерно того же размера, формы и веса, что и Оскар.

— Встретимся на поле. — Оскар несколько раз гикнул в полный голос и повесил трубку.

Я пошел в спальню через гостиную.

— Ты куда? — спросила Энджи.

— Спать.

— Что это вдруг?

— Днем важная игра.

— Какого рода игра? — спросил Бубба.

— Футбол.

— Что? — громко сказала Энджи.

— Тебе не послышалось, — сказал я, прошел в спальню и закрыл за собою дверь.

Засыпая, я слышал их смех.

Каждого второго в «наркотиках», «нравах» и «преступлениях против детей» звали Джонами, по крайней мере, так мне показалось. Был тут и Джон Ивс, и Джон Вриман, и Джон Паскуале. Квотербек — Джон Лон, по краю поля — Джон Колтрейн, которого почему-то все звали Джазом. Высокий, худой, с лицом как у младенца коп из «наркотиков» Джонни Дэвис при нападении — тайтэнд и сейфети при обороне. Джон Коркери, начальник ночной смены в шестнадцатом участке и единственный игрок в команде, по работе не связанный ни с «нарко», ни с «нравами», ни с «преступлениями против детей», был еще и капитаном. У третьего из Джонов братья служили в том же отделе, поэтому Джон Паскуале играл тайтэндом, а его брат Вик при нападении по краю поля. Джон Вриман — левый гард, а его брат Мел встал в стойку на позиции правого. Джон Лон, видимо, был неплохой куортербэк, но над ним все насмехались из-за того, что все пасы он отдавал своему брату Майку.

Правда, минут через десять я оставил попытки вспомнить, кого как зовут, и решил звать всех подряд Джонами. Пусть поправляют, если надо.

Остальных игроков в нашей команде «защита прав» звали не Джонами, но зато все они были на одно лицо, независимо от роста, веса и цвета кожи. Так выглядит полицейский, так он держится, развязно и настороженно одновременно, таково обычное выражение его лица, в котором угадывается суровое предостережение, даже когда он смеется. Общее впечатление при знакомстве с ними сводилось к тому, что из друга можно в долю секунды превратиться для них во врага. К какой категории отнести человека, им безразлично, и это во многом зависит от вас, но, однажды решив, кто вы такой, они сразу начнут вести себя по отношению к вам соответствующим образом.

Я знал немало полицейских, общался с ними в нерабочей обстановке, мы вместе выпивали, а нескольких даже считал своими друзьями. Но даже если коп становился другом, это совсем не такой друг, как гражданский. С ним нельзя чувствовать себя раскованно, быть вполне уверенным, что понимаешь ход его мысли. Полицейский всегда что-то утаивает и может быть вполне открытым только с другими полицейскими, да и то изредка.

Бруссард хлопнул меня по плечу и познакомил с другими игроками команды. Кому-то я пожал руку, кто-то просто улыбнулся или кивнул, кто-то сказал: «Славно уделали Корвина Орла, мистер Кензи», после чего мы все собрались вокруг Джона Коркери, который стал излагать план игры.

Впрочем, назвать то, что он излагал, планом, я бы не решился. Коркери напирал в основном на то, какие целки и примадонны играют против нас в «убийствах и ограблениях» и что этот матч мы должны сыграть за Пула, чей единственный шанс выбраться живым и здоровым из отделения интенсивной терапии всецело зависит от того, вытопчем мы дерьмо из команды противника или не вытопчем. Проиграем — и смерть Пула будет на нашей совести.

Слушая Коркери и глядя на наших соперников, собравшихся на поле, я встретился глазами с Оскаром. Он радостно помахал мне и посмотрел на нашу команду с таким отвращением, будто перед ним стояло блюдо с дерьмом, которое ему предстояло отведать. Не заметить это было так же трудно, как долину Мерримак с воздуха. Девин, увидев, что я смотрю в их сторону, тоже улыбнулся, подтолкнул локтем грозного вида чудовище со сморщенным, как у пекинеса, лицом и указал через поле на меня. Чудовище кивнуло. Остальные игроки в «убийствах и ограблениях» были не так крупны, как в нашей команде, но на вид казались более смышлеными, быстрыми и отличались поджаростью, которая говорила скорее о жесткости, чем об изнеженности.

— Сотню баксов тому, кто первым выведет из строя игрока противника, — сказал Коркери и хлопнул в ладоши. — Порвем этих козлов!

Такой призыв выполнял, видимо, роль вдохновляющей речи в духе Рокне,[47]потому что игроки, сидевшие на корточках, повскакали на ноги, замахали кулаками и захлопали в ладоши.

— А шлемы? — спросил я Бруссарда.

Один из Джонов, проходивших в это время рядом с нами, услышал мой вопрос, хлопнул Бруссарда по спине и сказал:

— Прикольный парень. Где такого нашел?

— Без шлемов, — сказал я.

Бруссард кивнул.

— В салочки играем,[48]— сказал он. — Без жесткого контакта.

— Угу, — сказал я. — Само собой.

«Убийства и ограбления» или, как они сами себя называли — «Изувечим», выиграли жеребьевку и предпочли начать игру, обороняясь. Наш бьющий отогнал их на одиннадцатый ярд, и, пока мы занимали позиции, Бруссард указал мне на худого чернокожего парня в команде «Изувечим»:

— Твой игрок. Джимми Пакстон. Пристань к нему, как опухоль.

Центровой «Изувечим» передал мяч, квотербек отскочил на три шага назад, пробросил мяч у меня над головой, и там на двадцать пятом ярде оказался Джимми Пакстон. Я понятия не имел, как он ухитрился проскочить мимо меня, не говоря уж о том, как очутился на двадцать пятом. Но я неловко бросился ему в ноги, подсек на двадцать девятом, и игроки обеих команд пошли к линии схватки.

— Я сказал, как опухоль, — напомнил Бруссард. — Ты все расслышал?

Я посмотрел на него: в глазах была бешеная ярость. Но он тут же улыбнулся, и я понял, как сильно эта улыбка помогала ему в жизни. Добрая, мальчишеская, очень американская и простая.

— Надо приноровиться, — сказал я.

«Изувечим» закончили совещание на поле, и я заметил, как Девин, стоявший у кромки поля, и Джимми Пакстон обменялись кивками.

— Сейчас опять через меня сыграют, — сказал я Бруссарду.

Джон Паскуале, корнербэк, сказал:

— Может, начнешь играть нормально, а?

«Изувечим» передали мяч назад, Джимми Пакстон пронесся вдоль боковой лини, и я с ним. Он сверкнул глазами, распрямился, сказал «Пока, белый мальчик», но я прыгнул вместе с ним, развернулся в полете, вытянул правую руку, ударил по воздуху, но попал по свиной коже и выбил мяч за пределы поля.